— Ты уверен, что не печатают? — продолжал допытываться профессор.

— Не знаю, Мурат Гусейнович. Я этими делами не занимаюсь, вы знаете. Ариф сказал, к вам ребят приводить, если кто обидит, вот я и вожу.

Кабиров не особенно поверил Али, а вернее, совсем не поверил. Уж коли на то пошло, то первым нуждается в проверке хозяин парня — тот самый Ариф. Он вполне способен и печатать пропагандистские материалы, и привозить их «из дома». Если сочтет нужным. До сих пор Ариф Алиев ни в чем таком не был замечен, кроме довольно резких высказываний, но человек он скользкий и злобный. Другое дело, что верный помощник Ал и все равно про шефа правды не скажет. Надо его самого в гости зазвать.

— Пусть Ариф заходит, — вежливо сказал он парню, понимая, что с такой фигурой, как Алиев, надо соблюдать политес. — Давно он у меня не был.

— Спасибо, передам, — ответил Али.

На этом визит закончился.

Профессор Кабиров уже больше года занимался самым неблагодарным делом, какое только можно было вообразить: он пытался примирить коренных жителей столицы и «этих, которые понаехали», «от которых шагу уже ступить нельзя», «хачиков», «черных», «черножопых» и так далее. Свою миротворческую миссию он ограничивал соотечественниками-азербайджанцами, но лишь потому, что понимал: для защиты всех униженных и оскорбленных ему не хватит жизни.

Причина такого поведения крылась вовсе не в уязвленном национальном самолюбии. Хотя и ему, москвичу с почти сорокалетним стажем, преподававшему в столичном вузе, а в конце своей карьеры даже возглавлявшему кафедру, в последнее время стало неуютно жить в этом городе. Правда, документы у него проверяли редко — возможно, из-за возраста и почтенного вида. Но изменения в общественной атмосфере Кабиров чувствовал кожей. Например, он начал замечать, что простые москвичи на улице и в транспорте теперь разглядывают друг друга не из праздного любопытства, а с оценкой, мысленно разделяя на своих и чужих. Да и чужие, надо сказать, порой ведут себя не лучше.

В какой-то момент он начал все фиксировать. Статьи и репортажи о нападениях скинхедов и драках, надписи на заборах, упоминания о лицах кавказской национальности в уголовной хронике. Он знал, что его соотечественники вовсе не ангелы, но знал и другое: противостояние между москвичами и кавказцами исподволь подогревается с обеих сторон и с охотой подхватывается журналистами.

Обычно он держал себя в руках, но иногда просто бесился от глупости и бесцеремонности средств массовой информации и особенно телевидения. Например, его безмерно возмутила некая публицистическая программа, которая после очередного взрыва в Москве пригласила в эфир одного из российских лидеров ислама. Программа слыла смелой и плюралистической, вел ее человек, не принадлежащий к коренной национальности, к тому же бывший эмигрант. Но все это не помешало участникам единодушно выразить свое негодование тем фактом, что религиозный деятель не извинился перед россиянами за действия террористов.

В тот момент виновные в теракте еще не были названы, но уже был пущен слух про «чеченский след», и по этому следу тут же помчались, капая слюной, телевизионные гончие. А хоть бы даже след и был чеченским (что еще требовалось доказать, исходя из постулатов если не логики, то правосудия) — но при чем тут ислам и его представители? Разве, черт возьми, папа римский извиняется за теракты, совершенные католиками из ИРА или испанскими басками?!

Кабиров был не особенно религиозен, и его задевало не оскорбление мусульманства, а явная несправедливость и противоречие здравому смыслу. Задевало, возмущало — но, увы, не удивляло.

Принцип «разделяй и властвуй» лежал в основе национальной политики еще в царской России и был отточен до филигранности при советской власти. Сегодня сильные мира сего не меньше прежнего заинтересованы в этой тихой войне. Российской власти для управления страной необходим образ внутреннего врага, особенно в ситуации, когда внешний враг определен нечетко: Америка улыбается во весь рот, Германия готова дружить семьями, а «Аль-Каида» слишком далека и неуловима. Ну, а воротилам с Кавказа и из Средней Азии, тем, что контролируют весь трафик капиталов и рабочей силы на российском направлении, точно так же выгодно внушать людям страх и злобу: русские тебя не любят, держись своих и слушайся нас.

Мурат Гусейнович все это прекрасно понимал, хотя не был ни политиком, ни историком. Он был биологом, и у него в улаживании межнациональных конфликтов имелся свой интерес.

В последние годы, отходя постепенно от преподавания и руководства кафедрой, профессор Кабиров увлекся космической темой. Нет, разумеется, он не впал в старческий маразм настолько, чтобы верить в летающие тарелочки и пришельцев из других миров, которые давно уже заполонили планету и ставят на землянах хитроумные эксперименты. Но он взялся доказать на основе дарвиновской теории и многообразия видов, что жизнь на Земле не может быть единственной во Вселенной. Доказательство было просто и изящно: далеко не все возможные виды жизнедеятельности, даже возникшие на основе углерода, представлены на нашей планете. Следовательно, они должны встречаться где-то еще, поскольку природа, как известно, не терпит пустоты.

Этой мысли была посвящена его первая книга «Одинокие во Вселенной?». Она содержала множество фактов, выкладок и обоснованных рассуждений, но все равно относилась к разряду научно-фантастической публицистики. Ей не хватало только одного, но единственно убедительного аргумента — примера реально существующей жизни на других планетах.

Профессор верил — и не как фантаст, а как ученый, — что жизнь эта, безусловно, есть. Было очень много шансов, что она к тому же разумна. По мнению Кабирова, земляне могли бы уже начинать всерьез готовиться к встрече братьев по разуму, которая может произойти каждый день, с минуты на минуту, во всяком случае, еще при ныне живущем поколении. Более того, она могла бы случиться уже давно. Если бы не…

Если бы, черт возьми, не досадная ограниченность людей, не их воинственное неприятие всего чужого, незнакомого и непонятного. На этом неприятии строилась вся история земных цивилизаций, состоявшая сплошь из национальных и религиозных войн. Как может человек (и каждый в отдельности, и Человек, который звучит гордо) протянуть руку существу из другого мира, если он не способен договориться с себе подобными! Возможно, жители других планет это прекрасно понимают и потому предпочитают не соваться на негостеприимную Землю. А если они просто еще не добрались до нашего отдаленного уголка Галактики и не подозревают об ожидающей здесь опасности, то их явление пред недоверчивые очи землян может кончиться катастрофой. Людям надо срочно учиться терпимости и открытости, привыкать спокойно относиться к тем, кто на них не похож. И первое, что следует сделать в этом направлении, — ликвидировать все межнациональные недоразумения.

Берясь за решение этой проблемы в одном отдельно взятом городе, профессор Кабиров исходил из простого эгоизма. Ему хотелось дожить до Контакта, увидеть иные формы жизнедеятельности, которые страшно интересовали его как биолога и как человека, жадного до новых знаний. Он верил, что приближает это событие, обещающее перевернуть жизнь всех землян и открыть новую эру в истории. Ради него он готов был бесконечно выслушивать малограмотных торговцев, учить плюрализму парней из глухих азербайджанских сел, обивать пороги милиции, судов и городских управ, писать пространные письма в газеты и на телевидение. Он стоически терпел косые взгляды вахтерш в подъезде и воинственные речи типов вроде Арифа, которые считали, что он защищает азербайджанцев из националистических убеждений. Но Париж стоил мессы. Мурат Гусейнович бывал счастлив всякий раз, когда ему удавалось уладить инцидент вроде того, с которым пришли к нему сегодня ребята с рынка. Он отдавал себе отчет, что его бурная деятельность — капля в море, но помнил также и то, что дорога в тысячу ли начинается с одного шага и «раз ступенька, два ступенька — будет лесенка». Делай что должен и будь что будет — вот поистине великие слова.