– Ну, пойдем.

Мне доводилось бывать в этой квартире. Когда погиб Жанкин отец, именно я был тем, кто принес им с матерью эту печальную новость. Конечно, это не входит в мои обязанности. Но до того как пойти на повышение, я служил с Михеем плечом к плечу, он был для меня не просто подчиненным, и я поступил так, как мне подсказывала совесть.

Осматриваюсь. И вроде бы с тех пор ничего особенно и не поменялось в этой квартире – все тот же ремонт, диван с наброшенным на спинку пледом, и кухня. Но в то же время все совершенно не так. В попытке понять, что же именно изменилось, скольжу взглядом по фотографиям в рамках.

– Это фото сделано в день моего шестнадцатилетия, – поясняет Жанна, осторожно потрогав пластырь, которым ей залепили два небольших стежка, что пришлось наложить.

– А сколько тебе сейчас?

Идиотский вопрос. Но мне нужно знать.

Мы близко. Я чувствую её запах. Но это совсем не тот аромат, который я себе представлял. Пока я осматривался, Жанна успела принять душ и смыть с себя дух знойного лета. Теперь она благоухает чем-то цитрусовым. Судя по насыщенности аромата, это даже не гель для душа, а, скорее, парфюм. И он ей не подходят настолько, что мне хочется еще раз ее как следует вымыть. С мочалкой. Это просто. Нужно только её раздеть. Поддеть пальцами бретельки майки, спустить на локти и…

– Девятнадцать.

Она плоская. Грудь под тонким трикотажем едва обозначена.

Я зажмуриваюсь, но перед глазами взмывают картинки, которые мне уже не дано стереть из памяти. На этих картинках бьющее температурные рекорды лето моей влюбленности. Навсегда застывшая в юности девочка. И мои мокрые, вот как сейчас, ладони, которыми я ее несмело касаюсь. Впервые в жизни изучая траекторию другой, совершенно мне незнакомой вселенной. Я ласкаю ее дрожащими пальцами. Совершенно невинно. Целомудренно даже. Но и от этих ласк у меня все внутри обрывается и дрожит.

Усилием воли заставляю себя отвести взгляд, поднимаю ресницы и замираю, утонув на дне ее черных глаз. Мы очень долго стоим, не проронив ни звука. Просто молчим и смотрим, почему-то не в силах прервать этот контакт. Постепенно её дыхание учащается. Я не дурак и понимаю, что в том больничном коридоре она ломала комедию, чтобы позлить бывшего. Но теперь это совсем не важно. Я считываю ее истинные желания в моменте. И прямо сейчас она не играет.

– Плов в холодильнике, – шепчет Жанна, облизав губы. Отворачивается и отходит, покачиваясь, как пьяная, к кухонной стенке. Я настигаю ее уже там. Бросаюсь как хищник, поддавшись голым инстинктам. Не успев обдумать свой поступок. Не взвесив за и против. Зажимаю между собственным телом и шкафчиком. А ее маленькие руки накрываю своими ладонями и фиксирую по обе стороны от головы.

Тишину кухни неровной строчкой прошивают наши тяжелые вздохи. Ее – испуганные и надсадные. Мои – голодные. Я вжимаюсь напряженным членом в ее ягодицы и веду открытым ртом вверх по шее, к уху, по абрису челюсти, оставляя на коже влажные след. Футболка липнет к покрытой испариной спине. Запястья Жанны норовят выскользнуть из моих вспотевших ладоней, и я перехватываю их одной рукой, чтобы освободившейся коснуться ее пухлых губ, что меня так манят. Раздвигаю их большим пальцем и, легонько надавливая, веду по влажной розовой коже. Очерчиваю ряд белоснежных зубов.

Она такая хрупкая, что я боюсь ее сломать. Заточенными под это руками… На всякий случай ослабляю хватку. Дышу. Не позволяя себе оставить на ее нежной коже синяки и засосы. Хотя мне до тянущей боли в затылке хочется ее пометить.

Жанна выдыхает со всхлипом. В освободившемся пространстве ее тело выгибается арфой. Звуки сбившегося дыхания ударяют по нервам, вгрызаются в мою плоть.

Я снимаю с нее штаны, сдвигаю трусики и веду пальцами вниз, настойчиво раздвигая ягодицы.

– Нет… Подождите! Нет…

Я слышу ее слова, конечно, слышу… Проблема в том, что их смысл до меня доходит не сразу. Я хищник, который дорвался до пиршества. Я готов убить любого, кто только сунется мне помешать.

– Пожалуйста… Я не хочу.

Все же отступаю. Отступаю каким-то чудом. Трясу головой, в попытке упорядочить мысли. Она разворачивается ко мне лицом и отходит. Медленно, будто с опаской, прижимаясь все к той же стенке, возле которой я ее чуть не отодрал.

Не хочет? Влага на моих пальцах говорит об обратном.

– Ты течешь. Никто не течет, если не хочет. 

Мне удается ее шокировать, хотя я к этому не стремился. Она судорожно сглатывает. Прижимает руки к груди.

– Да… Наверное, вы правы. Но… не так же, – тихо шепчет она.

– Как – не так? – туплю немилосердно.

– Не знаю. Мы же не животные…

Я моргаю. Веду ладонью ото лба к макушке. О чем она толкует? Какие, к чертям, животные? Каким они боком к нам? И тут до меня доходит. Она ж девчонка совсем. Ей ухаживания подавай. Цветы и, что там еще входит в классическую программу? Прогулки под луной?

Господи. Девочка-девочка… А я тоже хорош. Куда, спрашивается, полез?

– Повзрослей, – бросаю я напоследок и ухожу.

Жанна

Это что было? Это что, мать его, было?!

Поправляю штаны и зачем-то иду вслед за Иваном Савельевичем. Он обувается и уходит, осторожно прикрыв за собой дверь, но я один черт вздрагиваю всем телом. Не знаю, почему так реагирую. Звук захлопнувшейся двери совсем тихий. В нем нет ни капли нарочитости, нет усилия, и нерва нет. Князев явно лучше меня контролирует свои эмоции, тогда как я сама, кажется, вообще ничего не контролирую! Я даже не могу понять, как так вышло, что его руки оказались у меня в трусиках. И это такой адский кринж, что меня трясет, как какого-то припадочного эпилептика. Я всхлипываю, обхватываю себя за плечи и что есть сил вдавливаю ногти в кожу в надежде, что это поможет прийти в себя.

Из зеркала на двери на меня смотрит всклоченная девица с шалым взглядом. В которой я даже отдаленно не узнаю себя. Как под гипнозом, подхожу ближе. Протягиваю руку и веду по лихорадочно горящей щеке. Задеваю воспаленный, будто бы поплывший контур губ, повторяя движение пальцев Князева. Я выгляжу зацелованной им. Хотя как раз до поцелуев у нас не доходит. И хорошо, что все складывается именно так, а не иначе. Что нарушенный порядок в давно отработанной схеме действий буквально в последний момент срывает стоп-кран в моей голове. А уже позже приходит и другое важное осознание. Ведь до сих пор у меня был всего один мужчина. И я не уверена, что готова увеличивать счет. Пока прежний статус-кво сохранен, я еще могу обманываться. Могу притворяться, что мои мечты вот-вот осуществятся. И что я все же пройду через жизнь за руку с тем самым единственным для меня мужчиной.

Я не хочу… Не хочу никаких других!

– Ты течешь. Никто не течет, если не хочет, – звучит в ушах голос Князева.