— Что ты думаешь о белом платье с серебром? — спросила Нанетт, с серьезным видом рассматривая свои роскошные наряды, висящие в гардеробе. — Прунелла отрицательно покачала головой.

— Я надену мое черное платье, а как дополнение — мамино бриллиантовое колье, — твердо сказала она.

— И будешь похожа на ворону, — грубо заявила Нанетт. Затем она радостно воскликнула:

— Я знаю, что нужно! У меня есть отличное платье для тебя!

Она открыла другой шкаф, в него Чарити поместила те туалеты, которые не смогла втиснуть в большой гардероб Нанетт. Прунелла ждала без особых надежд.

Как и всякая женщина, она мечтала иметь такие же красивые наряды, как у Нанетт, но дело было в том, что она истратила больше денег на ремонт зала в Уинслоу-холле, чем могла себе позволить. «Можно бы взять деньги из основного капитала», — подумала она, но сразу же представила, как возмутила бы отца эта идея. Нанетт приблизилась к ней, держа в руках еще более изысканное платье, чем те, которые они рассматривали до сих пор, но оно было не белое, а дымчато-синее.

— Это платье мы с крестной выбрали, чтобы я его надевала в официальных случаях, но оно мне не идет, и я ни разу не выезжала в нем.

Это было как раз то, что хотела Прунелла. Синий цвет был такой мягкий, а вечером он должен выглядеть чуть-чуть темнее и будет напоминать небо в туманный день. Когда она примерила платье, оно подошло ей почти идеально. Прунелла выглядела в нем не только по-новому, но и намного привлекательнее. В то время как у Нанетт были белокурые волосы оттенка спелой кукурузы и голубые глаза, локоны Прунеллы отливали каштаном, а цвет серых глаз напоминал облачное небо. Но ее кожа, как и у младшей сестры, была ослепительно белой и такой нежной, что отсвечивала наподобие жемчуга. Черные и серые туалеты, которые Прунелла носила больше года, приглушали блеск ее глаз, а их покрой не позволял заметить изящество ее фигуры. Теперь, в платье с облегающим лифом, с изогнутой линией от высокой груди к подолу, она выглядела очень элегантно, и одновременно в облике девушки было что-то классическое, почти античное.

— Ты замечательно выглядишь! — одобрила Нанетт, когда Прунелла зашла в ее комнату узнать, готова ли она.

Нанетт оглядела старшую сестру с ног до головы и добавила:

— Знаешь, Прунелла, если бы тебя сейчас видели лондонские портные, они бы сказали, что ты «рождена для этого платья», и это на самом деле так.

— Я думаю, это фигуральное выражение, но что мне действительно интересно, так это сколько стоит такое платье наличными. Нанетт засмеялась.

— Сколько бы это ни стоило, я собираюсь позаботиться о том, чтобы ты оделась прилично, и я заплачу за все, что ты не сможешь себе позволить, ты ведь отдала мне все мамины деньги.

Прунелла помрачнела и ничего не ответила. Нанетт посмотрела на сестру и сказала:

— В Лондоне говорят о маме без всякого возмущения. Все старые светские дамы рассказывали мне, какой красивой она была, и, хотя я думаю, что вряд ли они стали бы ее принимать, если бы она была жива, они ни разу не сказали ничего неприятного в моем присутствии.

Прунелла предпочитала не говорить с сестрой о матери, поэтому она быстро перевела разговор на другое:

— Нам нужно поторопиться, иначе мы опоздаем. А ты не хуже меня знаешь, какая неважная повариха из миссис Картер, а если она будет волноваться, обед получится совсем несъедобным.

— Я готова, — сказала Нанетт. — Я неплохо выгляжу?

«Неплохо» — это было совсем неподходящее слово.

В своем белом платье, присборенном и спадающем мягкими складками, с юбкой, отделанной кружевной каймой, она выглядела как принцесса из сказки. Картину дополняли маленький венок из синих незабудок, приколотый к волосам, и бирюзовое ожерелье того же оттенка. Прунелла была уверена, что незабудки имеют какой-то скрытый смысл, но ничего не сказала о них, а лишь заверила сестру, что та выглядит восхитительно. Она уже повернулась, чтобы выйти, когда Нанетт спросила:

— А что ты накинешь сверху?

— Мой бархатный плащ внизу.

— Это старье! — недовольно воскликнула Нанетт. — Ты должна надеть одну из моих накидок. Вот очень милая, украшенная перьями, в ней тебе будет тепло и уютно. Говоря это, Нанетт одевала сестру, потом тихо вздохнула:

— Как бы мне хотелось, чтобы обед с графом был в Лондоне, а потом мы поехали на бал и я танцевала там с Паско.

Прунелла решила, что это замечание сестры лучше оставить без ответа, и направилась к лестнице. Ее наряд был такой непривычно элегантный и дорогой, что она чувствовала себя красивой и воздушной. Ей казалось, что она в нем скорее плывет, чем идет. У крыльца девушек ждал Доусон с закрытой каретой. Заходило солнце, сгущались тени, грачи на дубах парка устраивались на ночлег.

— Ты волнуешься, Прунелла? — неожиданно спросила Нанетт. — Хотя ты и относишься к графу неодобрительно, он все-таки привлекательный мужчина, и уж, конечно, разговор с ним больше волнует, чем общение со старым священником, единственным мужчиной в нашей деревне. Прунелла думала примерно то же, что и сестра. Ради Нанетт она собиралась быть с графом любезнее, чем при прежних встречах. Наконец они приехали. Поднимаясь по старым каменным ступеням, так хорошо знакомым ей с детства, она с удивлением посмотрела на незнакомую внушительную фигуру у дверей. Прунелла ожидала увидеть Картера, старого дворецкого, страдавшего ревматизмом, которому из-за болей в ногах приходилось носить просторные домашние тапочки. Вид слуги, ожидавшего их у распахнутой двери, производил сильное впечатление. Он был с бородой, в экзотическом наряде и в тюрбане. Прунелла решила, что это сикх. Он вежливо приветствовал девушек, и Нанетт с удивлением прошептала:

— Наверное, граф привез его из Индии.

— Да, конечно, — ответила Прунелла, — но здесь он выглядит очень странно.

Слуга-индиец шел впереди и, к удивлению Прунеллы, открыл двери в зал.

Она ожидала, что, поскольку граф один, он примет их в библиотеке, где они разговаривали в первый раз.

Теперь, войдя в Золотой зал, как его всегда называли, она увидела, что голландские чехлы убраны, занавеси закрыты, зажжены свечи в люстре и канделябрах и восстановленные ею стены предстали во всем блеске своей красоты. Это была самая главная комната в доме. Иниго Джонс проектировал ее с помощью своего ученика, Джона Уэбба. Прунелла считала, что это самая красивая комната, которую только можно себе представить. После того как она была испорчена в результате прорыва трубы на верхнем этаже, Прунелла нашла все старые проекты и рисунки самого Иниго Джонса, и по ним мастера расписали стены по белому фону фруктами, цветами и лиственным орнаментом. К счастью, не пострадали ни картины, ни росписи потолка с порфирными деталями, созданные Уильямом Кентом. Занавеси малинового бархата как нельзя лучше подходили к мебели, и теперь комната, по мнению Прунеллы, приняла свой первозданный вид. Она так сосредоточилась на самой комнате и росписях на потолке с их богами и богинями, изображенными на фоне голубого неба, что на некоторое время забыла о хозяине дома. Когда Прунелла обратила свое внимание на графа, идущего приветствовать девушек, она заметила рядом с ним еще одного мужчину и была поражена, узнав в нем Паско Лоуэса. Но даже если бы Прунелла его и не узнала, она поняла бы, что это он, по радостному восклицанию, которое сорвалось с губ Нанетт.