Мы лежим на поле, на виду у всех, кто решит сюда зайти, но она, похоже, не беспокоится об этом.

Идет ливень. Мы одни.

Только мы вдвоем.

И на мгновение мое сердце останавливается. Я просто шучу, но что, если она и правда раздвинет ноги? Что я сделаю?

Невидимый шнур стягивает мои бедра, побуждая сократить расстояние между нами, но я не поддаюсь. Даже если мир сойдет со своей оси и перевернется с ног на голову, я никогда не захочу ее.

— Меня от тебя тошнит, — тихо говорит Клэй. — Грязная лесбиянка.

— Готова поспорить, твой папочка любит все грязное, — парирую я. — Особенно у себя в квартире для секса в Майями.

Ее лицо немного бледнеет, но этого достаточно, и я знаю, что задела ее за живое. Она, наверное, удивляется, откуда, черт возьми, мне об этом известно? И известно ли кому-то еще?

Я продолжаю:

— То есть когда он не здесь и не пытается отобрать землю моей семьи и выгнать остальных жителей залива Саноа с земли их предков. Держу пари, Каллум Эймс тоже любит грязное. Когда его семья не занята своей долгой хвастливой историей вывоза всех семинолов из Флориды.

Я лезу в карман, вытаскиваю медный ключ с треугольной головкой, который открывает дверь Фокс Хилл. Держу его между нами, потому что это является ярким примером того, как те, кто «с», становятся жертвами тех, кто «без», и как в этом мире все еще есть мужчины, которые считают женщин чем-то, что можно использовать. Хотя я тоже не против использовать это в своих интересах.

— Когда ваши мужчины не заняты похлопыванием друг друга по спине за то, что сделали Сент-Кармен чистым и белым, — произношу я. — Когда они прячутся в местах, далеких от того, где их вычурные, фригидные жены и подруги, попивающие белое вино, украшают и делают прочее дерьмо…

Клэй пристально смотрит на ключ, в ее голове, вероятно, проносится тонна вопросов, но гордость не позволяет ей сдаться и спросить меня.

— Вещи, о которых ты никогда не должна была узнать, — говорю я, — потому что ты и твоя мать такие тупые и скучные, и вы не в состоянии понять мир за пределами вашего низкого уровня восприятия, — я смотрю вниз на нее. — Всем нравится грязное, Клэй. Всем нравится это. И точка, — приближаюсь к ее лицу и чувствую, как мое дыхание отскакивает от ее губ. — Особенно Каллуму Эймсу.

Выражение ее лица непроницаемо, но грудь поднимается и опускается сильнее, хотя с тем же ритмом. Словно она что-то чувствует, но вовсе не злость.

— Он изменит тебе, — уверяю я. — Потому что таких девушек, как ты, выставляют напоказ. Статуя никогда не будет хороша для чего-то другого.

Вода вытекает из ее глаз, синева похожа на драгоценности, и я останавливаюсь.

Какого черта я делаю? Именно такое дерьмо сказала бы она. Я опускаюсь на ее уровень. Подобное поведение искажает мои слова, а я никогда не бываю жестока.

Перевожу взгляд на запястья возле ее головы. Татуировка, которую я недавно заметила, выглядывает между пальцами.

Дюйм. Вот на что это похоже. Пять линий, две из них меньше, выглядят как отметки в четверть дюйма на линейке. Она хорошо скрывает татуировку, чтобы большинство людей ее не заметили, но не настолько хорошо, чтобы она сама никогда ее не видела. Это важно только для нее.

Что значит эта татуировка?

Но затем Клэй сжимает кулак и снова прячет ее.

Я встречаюсь с ней взглядом. Те немногие слезы, которые я увидела у нее, теперь исчезли, как и моя борьба. Мне насрать, что у Клэй под слоями. У всех нас есть проблемы, и мы не относимся к людям, как к собакам, и я не позволю кому-то по фамилии Коллинз изменить меня. Не позволю сделать меня жестокой. Не дам ей такой власти над собой.

Может, я сама только что на мгновение стала мразью, но она останется такой навсегда.

Я встаю на ноги, поднимаю с земли стик и вытираю воду с лица. Молча покидаю поле.

Проходя мимо трибун, снова достаю связку ключей, отпирая дверь женской раздевалки. Задерживаться допоздна и приходить в выходные и каникулы, чтобы шить костюмы и создавать декорации, имеет свои преимущества.

Я пересекаю комнату, открываю другую дверь и выхожу в школьный коридор, мои ботинки скрипят по терракотовой плитке. Я иду по внутреннему двору, дождь бьет по пальмам и цветочным клумбам и брызгает по каменным скамейкам. Сворачиваю налево, в сторону театра, и как раз в этот момент слышу, как дверь раздевалки снова открывается, прямо по коридору позади меня.

Боже. Похоже, ей было недостаточно.

Зайдя в театр, я поднимаюсь на сцену и направляюсь за занавес, вниз, в гримерные. Открываю шкаф в коридоре и вижу снятые с производства комплекты школьных спортивных костюмов и футболок, сложенные на полках. Директор театра держит здесь никогда не использовавшийся, устаревший реквизит для репетиций, когда кто-то покрывается фальшивой кровью, дождем или чем-то еще, чего требует постановка.

Шаги Клэй стучат по ступенькам, и я хватаю костюмы своих размеров и поворачиваюсь, оставляя шкаф открытым, когда прохожу мимо нее.

— Для чего нужен ключ? — спрашивает она.

Я возвращаюсь на сцену, не отвечая на ее вопрос, и снимаю шорты и майку. Одежда падает на стол рядом со мной, и я слышу, как она начинает снимать свои мокрые вещи.

— Ты бы не показала мне его, если бы это было неважно, — продолжает она.

— Твое платье готово, — говорю я, игнорируя ее. — Если только ты не пожелаешь, чтобы я все испортила, так что твоя мать его возненавидит. Но тебе придется заплатить за него.

Клэй выгибает бровь, отбрасывая в сторону мокрые леггинсы.

Я в самом деле переделаю ее платье? Если она заплатит, конечно. Мне вроде как льстит мысль о том, как она наденет что-то, сшитое мной, потому что Клэй ни за что бы этого не сделала, если бы ей это не нравилось. Вдобавок ко всему она будет вспоминать меня каждый раз, когда увидит свои фотографии в нем. В течение следующих пятидесяти лет.

— Что это за ключ? — снова спрашивает она, натягивая темно-серые спортивные штаны, такие же, как у меня. Слово «Мэримаунт» спускается по левой ноге большими желтыми буквами.

Я не отвечаю ей.

А беру свои спортивные штаны и поднимаю ногу, чтобы надеть их, но она набрасывается на меня и толкает. Я хихикаю, отступаю назад и откидываю штаны.

Выставив вперед руки, я отталкиваю ее. Клэй спотыкается, но почти сразу же выпрямляется, расправляя плечи.

Я поднимаю штаны с пола и не отступаю. Клэй никогда не прикасается ко мне, если только мы не на поле. Она может время от времени использовать эту возможность, чтобы грубо вести себя на тренировках, и тот факт, что она повысила свои ставки на игровом поле, означает, что она отчаянно желает проникнуть мне под кожу.

Потому что время на исходе.

— Для чего этот ключ? — Она вновь требует ответа.

Я опять отряхиваю грязные брюки.

— Для прохода на вечеринку.

— Когда?

— Ее вроде как организуют неожиданно для всех, — отвечаю я и смотрю на потолок, стараясь выглядеть равнодушно.

— И тебе нужен ключ, чтобы попасть туда?

— Думаю, да.

Клэй выхватывает штаны из моих рук, приближаясь