менее всего можно было бы ожидать от Германии. Чтоб из этой страны величайшей беспомощности, где сам император, называвшийся господином мира, безуспешно приказывал и угрожал и где имели значение лишь маленькие тираны, но и то лишь на час, изошло усилие, которое омолодило бы европейские народы — это, несомненно, казалось жившим тогда очевидной невозможностью. И все-таки в этом народе дремали тихие силы, которые нужно было только разбудить, чтоб осуществить возрождение. Среди немцев господствовали еще старая простота жизни и строгость нравов, без сомнения, педантичная и со смешной внешностью, в то время, как в задававших тон романских странах, в Италии, Франции и Испании, уже наступили пресыщение, утонченность и нравственное разложение. Именно потому, что у немцев дольше всего сохранялась искони-германская неуклюжесть, портившему нравы высшему духовенству не совсем удалось отравить их ядом своей развращенности низшее духовенство, по сравнению с таковым же остальных европейских стран, было здесь целомудреннее и стыдливей. Врожденная склонность к семейной жизни, которую немцы разделяют с евреями, защитила их также от той распущенности, в которой романские народы тогда уже погрязали. И именно потому, что немецкая нация не была столь понятлива, а была беспомощна в мышлении, она сохранила также свою веру и любовь к истине и справедливости и не дала им, подобно остальным народам, исчезнуть под влиянием умничанья. В Риме и Италии в образованных кругах и более всего при папском дворе осмеивали христианство и его вероучения и держались только за вытекавшую из этого политическую власть. В Германии же, где, за исключением кабаков, мало смеялись, серьезно смотрели на христианство, представляя себе его идеалом, который некогда был живым и снова станет живым.

Но эти нравственные задатки в немецком народе были так глубоко спрятаны и зарыты, что необходимы были благоприятные обстоятельства, чтоб дать им обнаружиться и выступить в качестве исторических сил. Большую роль в пробуждении дремавших сил, хотя это отрицается немцами самими, косвенно сыграл Талмуд. Молено смело утверждать, что спор за и против Талмуда разбудил сознание немцев и создал общественное мнение, без которого реформация умерла бы, как столь многие другие попытки, в час её рождения или даже совсем не родилась бы. Маленький стук вызвал потрясающее падение лавины.

Незаметной песчинкой, вызвавшей этот обвал, явился невежественный, глубоко низкий человек, накипь еврейского общества, не заслуживавший, чтоб о нем упоминалось в истории, которого, однако, Провидение избрало, как навозного жука, для невольного совершения полезного дела.

Иосиф Пфеферкорн из Моравии был по своей профессии мясником и, конечно, невеждой. Во всяком случае он умел читать по-еврейски, но не лучше, чем каждый еврей того времени, не принадлежавший к ученому сословию. Со лживостью, в которой он достиг совершенства, он утверждал, что позже приобрел талмудические познания от своего дяди, Меира Пфеферкорна но этим он мог вводить в заблуждение лишь не знавших еврейского языка христиан. Его нравственная низость была еще больше его невежества. Пфеферкорн совершил кражу со взломом, был пойман, присужден за это графом фон-Гутенштейном к тюремному заключению и лишь после настойчивых просьб его родственников и уплаты штрафных денег освобожден от этого. Этот позор, как кажется, он хотел смыть водой крещения, а церковь была не очень разборчива, и приняла даже такого негодяя, когда он на тридцать шестом году жизни с женой и детьми заявил о своей готовности перейти в христианство. Как христианин, он принял имя Иоанна (1505 г.). Крещение он принял, кажется, в Кельне, во всяком случае, там лелеяли его и ухаживали за ним невежественные, высокомерные и фанатические доминиканцы. Узнали ли они в нем пригодное орудие, или им понравилась его миловидная, живая, не очень недоступная женка — как бы то ни было, кельнские доминиканцы проявили к нему очень большую благосклонность и выхлопотали для него у бургомистра должность больничного смотрителя и солемера. Он выдумал христианам сказку, будто он потомок колена Нафтали. Кельн был тогда совиным гнездом боявшихся света хвастунов, которые думали, что сумеют заслонить наступление светлого времени черными тучами враждебной науке слепой веры. Во главе его стоял Гохстратен (Гоогстратен), инквизиционный судья или палач еретиков, насильник и беспощадный человек, который прямо жаждал горелого запаха обугленных еретиков, приказывал изгонять гуманистически образованных людей из Кельна и в Испании был бы способным Торквемадой. На него был похож Арнолд из Тонгерна (Тунгерн), профессор теологии доминиканцев, совершивший раз в своем родном городе преступление и поэтому желавший, чтоб забыли о его происхождении. Третьим союзником был Ортуин де Граес из Девентера, носивший латинское имя Ортуинус Грациус, сын священника, желавший в этом подражать своему отцу. Он лишь немного вкусил от прекрасных наук; тем не менее, был безмерно прославлен своими друзьями и единомышленниками, как поэт и знаток изящных искусств.

Ортуин де Граес питал такую жгучую ненависть к евреям, которая не могла возникнуть на почве одного лишь религиозного рвения. Он буквально отдался тому, чтобы при помощи юдофобских сочинений возбудить против них ненависть христиан. Однако, будучи слишком невежественным для того, чтоб составить юдофобскую книгу или даже только брошюру, Ортуин Грациус привлекал крещеных евреев, которые должны были снабжать его материалом. Еврей, перешедший под влиянием какого-то гонения или из других мотивов в христианство на пяти десятом году своей жизни и принявший имя Виктора из Карбена (род. 1442, ум. 1515), был им назван раввином (он лишь немного знал еврейский яз. и раввинство), чтоб придать больше значения его переходу в христианство и борьбе против иудаизма. Тогдашний архиепископ и курфюрст кельнский, Герман ландграф Гессенский, желая испытать его верность христианству, пригласил ученых евреев рейнской области в Попельсдорф (окола Вона) на религиозный диспут с ним, который велся в присутствии многих придворных, духовенства и рыцарей. Неизвестно в достаточной степени, добровольно ли или вынужденно Виктор из Карбена, с болью высказавший, что при крещении он оставил жену, трех детей, братьев и дорогих друзей; упрекнул при этом евреев, что они полны злобы против христиан и поносят все христианское. Когда архиепископ Герман свел беседу на то, как евреи думают о Христе и его матери, этот, так называемый, крещеный раввин обвинил первых в пустыннейших поношениях последних, и последствием этого было изгнание всех евреев из нижнерейнской местности.

У этого Виктора из Карбена Ортуин Грациус доставал себе материал для жалоб на евреев, их Талмуд, их ошибки и мерзости и. сделал из этого книгу. В этом сочинении, «О жизни и нравах евреев» (написано в 1504 г. по-латыни и переведено на немецкий), первое обвинение гласит: «они даже за все сокровища мира не согласились бы отказаться от иудаизма; если самому