Да и не бабой была Алисса, ведь не крестьянка же, а мещанского сословья. И всё-таки…

Эта Алисса свалилась, как снег на голову. Припёрлась вместе со снегом.

Борн, второй отец, адский демон, которым Диана в тайне очень гордилась, прозрел, что девка нужна Фабиусу, потому её и не выгнали.

А надо было бы выгнать! Ведёт себя на острове, как госпожа, бродит везде!

А теперь «эта» ещё и понесла, как призовая кобыла. Глазами хлопает, пузо пучит…

Зимой-то она больше дома сидела, в тепле, а с весны — совсем житья от неё не стало. Куда не пойди — везде на «эту» наткнёшься, остров-то маленький.

Диана засопела сердито и постучалась к парням в окно веранды.

— Открывайте, олухи!

Надо теперь и Петрю будить. А можно бы и без него.

Но придётся тащить в лес обоих олухов! А меча-то всего два! Вот незадача…

***

Алисса вышла во двор, едва расцвело. Всю ночь ей худо спалось, тянуло спину и живот, знобило.

А утром она заметила, что живот опустился вниз, и пора было уже посылать за повитухой, а то теперь и гляди — со дня на день дитя постучится.

Родов Алисса не боялась, какой-никакой опыт у неё был. Она уже пожила замужем и родила дочь, к несчастью не дотянувшую до двух лет. Но помнила, каково это — маяться по последним дням с животом.

И в этот раз её тоже тянуло гулять и побольше быть на ногах, хотя прачки советовали после опущения живота лежать в постели до самых родов.

Но ходьба успокаивала Алиссу. А ей сейчас нужен был прежде всего покой.

Неуютно ей было на острове. Два года прошло — а не прижилась.

Всё казалось, что Фабиус охладел, а его странная дочка, что наполовину демонёнок, затаила какое-то зло.

Вот и сегодня Алисса, чтобы не думать о плохом, встала по утренней серости, оделась, прихватила вчерашнюю лепёшку и кусок козьего сыра и ушла по мосту в деревню.

Погулять, поговорить со знакомой повитухой: возьмётся ли она или посылать в Лимс?

Алисса тихонечко вышла из колдовской башни, где занимала нижний этаж, прошла по мосту через Неясыть.

И никто её не хватился.

***

Гонец въехал на мост через Неясыть к обеду.

Наверное, он покинул Лимс, как только открылись коровьи ворота. Вон и перо растрепалось и запылилось на шляпе, и кобыла по бабки в засохшем коровьем дерьме.

Пришлось бедолаге скакать вместе со стадом, под мычание да под свист пастушьих кнутов.

Конюх Троим только ложку занёс над горячими щами с крапивой, щавелем и куском прошлогоднего сала, и тут нате вам — извольте впускать.

Без впускающего-то мост вздыбится, и гонец улетит в воду. А Неясыть — река бурная. Поди, ведь не выплывет бедолага, к рыбам пойдёт, чтобы икру шибчее метали. Вот же незадача, принесло не ко времени.

Троим опустил ложку, вздохнул: сейчас бы Мялко послать али Петрю. Но помощнички с самого утра запропали. Как отведали блинов со сметаной, так их и смёл чем-то Фома Акинский, что в Лимсе кольчугами торгует. Да оно и понятно — чем, огненными глазами магистерской дочки Дианы. Ох, и отведают сегодня кнута!

Конюх встал, перепоясался потуже, чтобы живот не крутило от голода, и зашагал к мосту. Мажордом-то со вчера в Лимсе, приходится конюху "ворота" магические открывать. Хотя — какие там ворота — калиточка.

Вот ведь как: нигде магии нету, а на острове — любым местом ешь.

Ну а как иначе, коли тут самый натуральный демон живёт? Страшный такой, глаза красные, огненные. Но не злой, книжки любит читать да домашнюю водку пить. Одно слово — демон.

А вон и гонец на мосту. Припёрся не ко времени. Ждали тут его, что ли?

Впустить-то гонца конюх впустил — красномордого, крепкого, на белой кобыле виренских кровей, плохо кованой на переднюю левую.

А к магу не допустил. Кликнул Миленку — лепешек ему принести и молока: пущай пока перекусит гонец. Да и маг пока отобедает, чтобы не злой был.

Ну и доедать пошёл свои щи конюх. И так ведь простыли. Да и забыл про гонца. Закрутился.

Мажордом-то в Лимсе. А пегая кобыла полыни наелась, и ребятня хомут утащила играться.

В общем, забыл конюх Троим про гонца. Он же — не мажордом?

***

После обеда магистр Фабиус спустился к реке, посозерцать для пищеварения серую ледяную водицу и сам узрел чужака, спящего в теньке под сиренью.

Хоть и лето, а река ледяная, горная. И земля-то у реки — как лёд холодна. Потому под сиренью для ребятни был сделан деревянный помост, чтобы не постудились. Вот там и прикорнул гонец, завернувшись в плащ. А плащ был приметный — поездная виренская служба.

Магистр глянул на плащ да опустил уже занесённую над медальоном руку. С тех пор, как магия ушла из Серединного мира, он помучался с месяц без неё, как без рук. А потом Борн сжалился да наделил магией остров. И зарядил медальон. Связал его с силой стихий, которая никуда из Серединных земель не делась.

Да и магия, впрочем, не то чтобы прямо на нет изошла. Просто в словах её осталось так мало, что годились они теперь разве что менестрелям.

Иначе теперь колдовать приходилось. Не заклинаниями вязать, а говорить со стихиями. А ещё — взывать именем Борна, что казалось магистру Фабиусу особенно позорным и жалким. Словно милости каждый раз просить.

Борн был самым первостатейным глубинным демоном. Вся его лёгкая мерцающая кровь — уже была магией. Он и заключил новый договор со стихиями, перевернул в очередной раз жизнь людей, чего те по своему обычаю не заметили.

Ну, пропала из мира магия. Ну, зима затянулась. Ну, обрушились в Ад сатанинские чёрные церкви да разбрелись священники.

И что теперь надо делать? Да жить, вот что. Они и жили.

Одни маги страдали. Потеряв магию, они лишились работы и уважения. Многие еле сводили концы с концами. Но не Фабиус, в башне которого обитал теперь всемогущий демон Борн.

Деться ему было некуда, в Аду отщепенца не принимали. Да и дочка…

Вышло так, что сын магистра Фабиуса, Дамиен, и сын Борна, Аро, слились на земле в единую суть. И суть эта оказалась женской.

Теперь у мага и демона была на двоих одна дочь — красивая и своенравная Диана. Такая же необузданная, как стихии.

Без Борна магистр Фабиус не справлялся ни с дочкой, ни со