троих повесили. При этом Джоан, подозреваемую в том, что она силой колдовства (женщина же!) воздействовала на сыновей, на всякий случай отправили на небеса первой – глядишь, освободившись от её чар, молодые люди скажут что-то новое… О происшедшем долго судачили в окрестностях городка Чиппинг-Кэмпден, но постепенно другие новости вытеснили старые, и об убийстве стали забывать. Пока не вернулся покойный.

Что рассказал покойник

2 августа 1662 г., за две недели до двухлетней годовщины собственной смерти, старый Харрисон объявился в Кэмпден-Хаус. История, которую он поведал, была совершенно фантастической.

«Однажды в четверг, в полдень, во время уборки урожая, я отправился в Черрингвуд собирать арендную плату, причитавшуюся моей хозяйке, леди Кемпден; арендаторы все были на полях и поздно возвращались домой, и мне пришлось задержаться до позднего вечера. На обратном пути домой на узкой тропе, идущей через заросли дрока близь Эбрингтона, мне повстречался всадник, который сказал: «А, вот ты где!» А я, боясь, что он убьёт меня, ударил лошадь в нос, а он нанёс мне несколько ударов шпагой и проткнул ею мой бок, в то время как я изо всех сил оборонялся тростью; в это время сзади оказался другой, он ткнул меня в бедро, схватил за воротник и швырнул об изгородь; затем появился ещё один. Они не взяли мои деньги, но взгромоздили меня на коня позади одного из них, расположили руки в обхват и связали запястья чем-то, у чего был пружинный замок; я сужу об этом по услышанному мной щелчку. После этого они укрыли меня плащом и увезли прочь».

Похитители увезли его на юго-восток Англии, в Кент, где продали за 7 фунтов на какой-то корабль (зачем?). Корабль вышел в море, и спустя несколько недель был захвачен турецкими пиратами, которые привезли всех в Турцию и продали на невольничьем рынке. Там его купил местный доктор (зачем?) и определил в прислуги, а перед смертью дал ему вольную и подарил драгоценную чашу, продав которую Харрисон добрался до Португалии, где его, без гроша в кармане и умирающего от голода, подобрал неизвестный англичанин и за свой счёт отправил в Англию.

С Перри всё более-менее ясно, история оговоров и самооговоров знает случаи и похлеще – вспомним Салемских ведьм. А вот в рассказе «старого верного слуги» многое, мягко говоря, не вяжется. 32 фунта (зарплата разнорабочего за четыре года работы в то время) – стоило ли из-за этой суммы имитировать свою гибель и скрываться? Не помешался ли старик от жадности, когда пропали все его накопления? Холмс бы, конечно, распутал это дело и по сохранившимся судебным протоколам…

Харрисон прожил ещё десять лет, регулярно развлекая посетителей окрестных пабов за пинту пива и рагу рассказами о своих заморских злоключениях. Английское правосудие, казнившее трёх невиновных, его не домогалось; более того, вплоть до 1954 г. оно категорически отказывалось рассматривать дела об убийствах, в которых тело не было обнаружено.

9. Сыск об упрямом старичке

Судное дело старца Авраамия, обвиняемого в порицании царя и существующих государственных порядков, Русское царство, 1697 г.

Общественное сознание нередко оперирует стереотипами. Исторический его извод – тем более: в наших головах в прошлом действуют персонажи, соответствующие откуда-то взявшимся (семья, школа, книга?) и надолго усвоенным представлениям. Жестокость Петра I – место общее, и свидетельств в пользу объективности такой оценки – пруд пруди. Однако ж умел царь и первый российский император бывать милостивым. По-своему, по-петровски…

«В 1939 г. в сектор рукописей Института мировой литературы им. А. М. Горького АН СССР поступила коллекция древнерусских рукописей В. Н. Перетца. В составе этой коллекции имеются четыре тетради в осьмушку (10 х 17 см) без обложки, сшитые вместе суровыми нитками; в них 28 листков. Два первых листка по сгибу протёрлись и отделились от тетради. Левый край первого листка сверху и снизу обтрепался, и начальные буквы его строк частично утрачены; это не мешает, однако, чтению текста», – говорится в справке, прилагаемой к коллекции. Текст, вмещаемый тетрадями, к тому моменту был известен историкам по меньшей мере полвека, но в отрывках и пересказе. Причём в пересказе довольно специфическом: языком следственных протоколов…

В отличие от погрязшей во грехе Европы с её многовековым стремлением то светских властей подчинить себе Церковь («цезарепапизм»), то Церкви – подмять под себя государство («папацезаризм»), православный идеал основан на идеях симфонии этих двух начал, т. е. гармонии (согласия) и синергии (сотрудничества). Не то чтобы Русской церкви были совсем чужды дискуссии по вопросу о соотношении духовной и светской власти – нет, об этом жарко спорили и иосифляне с нестяжателями в конце XV в., и никониане со старообрядцами в середине XVII в., – однако официально всегда считалось, что удел государства – управлять «землёй и людишками», а Церкви – отечески эту власть направлять, напоминать о милосердии Божием и при необходимости вразумлять. Когда правителям казалось, что святые отцы переходят некие границы, летели головы: в буквальном (митрополит Филипп при Иване Грозном) или переносном (патриарх Никон при Алексее Михайловиче) смысле.

Царские причуды

Конец «бунташного» семнадцатого века был ненамного лучше его «смутного» начала: страну сотрясали различного рода «нестроения», буянили стрельцы, волновались окончательно закрепощённые крестьяне, неспокойно было на границах. Молодой Пётр, окончательно утвердившийся на престоле в 1689 г., пока лишь примерялся к управлению государством: дрессировал «потешных», строил корабли, гонял туда-сюда в Архангельск, хаживал на Азов. «С бояры сидел» редко, перепоручив рутину своему дяде Льву Нарышкину и князю Борису Голицыну. Кроме того, от трудов ратных и строительных царь периодически отдыхал – то малыми загулами в Немецкой слободе на Кукуе, а то и большими, когда всей Москве становилось жарко…

Немецкая слобода – исторический квартал Москвы, место поселения европейцев разных национальностей; с середины XVII в. располагался на правом берегу р. Яузы в районе нынешних Бауманских улиц.

Историки видят в регулярных «собраниях» Всешутейшего, всепьянейшего и сумасброднейшего собора разное: кто-то пародию на католическую церковь, следующую русской карнавальной традиции, кто-то – дискредитацию церкви православной, подготавливавшую упразднение патриаршества, а кто – и своеобразные «корпоративы и тимбилдинги», во время которых царь проверял приближённых на соответствие своим представлениям о должном. Трудно сказать, в чьих оценках больше правды, но несомненно, что современники видели в этом образцы вопиюще неподобающего поведения: православный царь, чьё величие традиционно проявлялось в высокомерной малоподвижности (разве что на охоте можно было подразмяться), и другие «члены Собора» в абсолютно непотребном виде и состоянии катались на санях, запряжённых свиньями и козлами, курили, как ещё не изобретённые Стефенсоном паровозы (что на Руси того времени строжайше осуждалось), приставали к