не успевшим убраться с дороги женщинам и ломились в дома порядочных горожан, требуя хмельного. Речи их, при этом произносимые, способны были заставить густо покраснеть ломового извозчика в третьем поколении.

Патриарх Адриан, человек кроткий и сосредоточенный на духовном, пытался увещевать молодого царя, но особого успеха не достиг. Были в Церкви и другие деятели, искренне заботившиеся о монаршей репутации…

В тихом омуте…

Стоит в одном из живописнейших уголков Москвы у подножия Воробьёвых гор Андреевский монастырь, посвящённый воину-мученику, святому Андрею Стратилату. Когда построен – точно неизвестно, по легенде одноимённая деревянная церковь, стоявшая на этом месте, остановила татар Казы Гирея в 1591 г. (на самом деле, те нехотя развернулись, увидев на Воробьёвых горах огромное войско, выставленное Годуновым), пользовался особым покровительством боярина Федора Ртищева, человека просвещённого и молитвенного, а в конце века был придан «первому российскому университету» – Славяно-греко-латинской академии. Настоятелем его в 1690‑е гг. подвизался Авраамий, добрый и хлопотливый старичок, искренне любивший Петра, с которым был неплохо знаком.

Откуда он взялся, какого роду-племени, что подвигло его на монашеское служение – нам не ведомо. Жизненный путь его виден начиная примерно с 1660 года, когда он возник в Андреевской общине, подучился, приблизился к Ртищеву и был поставлен во главе строительных работ. Так он и жил в обители, при его «смотрении» построенной, и повышений не искал: напротив, будучи переведён келарем в Троицко-Сергиеву лавру, униженно просил освободить его от «хлебного» места в знаменитом, первостатейном монастыре. Такой был человек, некарьерный.

Авраамий всем сердцем чувствовал на Руси «нестроение». Проистекало оно, по его мнению, из следующих причин: во‑первых, государь, возмужав, «уклонился в потехи непотребные», и тем самым подаёт дурной пример своим подданным, которых должен был бы, напротив, наставлять на правильный путь; во‑вторых, государевы люди напрочь забыли стыд, «губят государство нагло, судят неправедно и с судимых емлют, кто даст почести посуленой, тот и прав». Число этих людей непрестанно умножается («где бывало, преж сего по одному, а ныне тут два, а инде есть и три»). От всего этого народ пребывает в смущении («за такое невоздержание содержащих правду во лжи многие опасаются и ждут праведного наказания от господа бога»). Государь же своих благочестивых матушки и супруги не слушается «и совету от них доброго не приемлет». А многие добрые люди государю указывать на творящиеся безобразия «не смеют для того [что] скажут де про нас, будто мы заводим бунт, и блюдутся <опасаются. – А. К.> казни и разорения домов своих и ссылок». Замкнутый круг.

«Також и до ныне царствуют и владеют ови <иные. – А. К.> разумно и по законом божиим и по преданию святых отец и прежде бывших царей творят суд и во всем правду, и того ради спасаются, а инии царствуют, забыв страх божий и смертный час и всех праведного судии и царей нестыдящагося, и того ради и погибают».

«Тетради» игумена Авраамия.

Разорвать его Авраамий считал своим пастырским долгом. Он вообще был, судя по всему, великий идеалист, одна из тех чистых душ, мечтающих о том, чтобы при рубке леса не летели щепки и всё устраивалось бы к всеобщему удовольствию (чего, как известно, в реальной жизни не бывает). Замечательный историк XIX столетия Сергей Соловьёв оценил мечтания старца и его собеседников так: «Им бы хотелось, чтоб Пётр вдруг явился на престоле русском новым Соломоном во всей премудрости и славе, чтоб все правители из кормленщиков сделались строжайшими и бескорыстнейшими блюстителями правосудия, чтоб вдруг бедная страна закипела млеком и медом; эти люди хотели, считали возможным внезапное облегчение и улучшение, видели, наоборот, требование страшного напряжения сил, требование пожертвований – и роптали, причём некоторые стороны поведения царя давали оправдание ропоту».

Пётр I перед матерью царицей Натальей, патриархом Адрианом и учителем своим Зотовым (Николай Неврев, 1903)

Старец смиренно просил царя не прогневаться на него за то, что он, «убогий и малоумный неучёный чернец», лезет не в своё дело. Он готов был пострадать: «Аще <если. – А. К.> и наказанию какому достоин буду, сам накажи, яко отец детей своих духовных», – а потому, вопреки обычаю того времени, не подбросил анонимное письмо, а нашёл возможность передать в собственные петровские руки. Провидение пыталось дать благонамеренному старцу шанс легко отделаться, и царь, сказав «Худо писано, перепиши» (даром что почерку самого государя в смысле нечитабельности позавидовал бы любой районный терапевт), тетрадки вернул, но упрямец шансом не воспользовался. Он велел одному из иноков переписать и отправил «куда следует», т. е. прямиком чёрту в зубы (зачёркнуто) в Преображенский приказ.

«…Сам к нам в руки лезет!»

Суда как отдельной ветви власти в России того времени не существовало, его вершила администрация в рамках своих полномочий и юрисдикции: стрельцов судил Стрелецкий приказ, «лихих людей» – Разбойный, жителей Сибири – Сибирский. Преображенский приказ стоял особняком: возникнув как снабженческий орган и канцелярия для управления «потешными» полками, он стремительно вырос до своего рода следственно-судебного органа по важнейшим государственным делам. Возглавлял его лично близкий царю Фёдор Юрьевич Ромодановский, «собою видом, как монстра; нравом злой тиран; превеликой нежелатель добра никому; пьян по вся дни; но его величеству верной был так, что никто другой». За поистине редкую преданность и склонность к крутым мерам Пётр его ценил и обременял поручениями, взыскующими упомянутых качеств: руководством потешными на маневрах, походами на Азов, надзором за мятежной Софьей, «смотрением государства» в период своего отъезда в Европу. Ему-то и попало в руки старцево сочинение.

Главный кнутобой страны отреагировал на тетрадки с изрядной долей философии, заметив: «Ну, надо же! Все от нас бегут, а этот сам к нам в руки лезет», – и меланхолически велел передать их царю на его усмотрение. Царь – благо писано на этот раз было разборчиво – усмотрел всё, что положено, и тут же (на дворе стоял январь 1697 г.) Авраамия взяли под стражу и начали крепко «расспрашивать». Больше всего палачей интересовали неназванные печальники: вот ты всё время пишешь «люди говорят, де царь такой, люди говорят, де царь сякой…» Кто конкретно? «В тот же день Авраамий был у пытки расспрашиван с пристрастием и подыман на дыбы дважды. А на другом подъёме было ему кнутом три удара, чтобы он про тех людей, которые к нему прихоживали, сказал подлинно, какова они чину и где живут».

Люди Ромодановского дело знали, старец был не из железа и «припомнил» несколько имен. Он назвал боярина Михаила Милославского, довольно