– Поди сюда.

Я похлопала ладонью по подушке, приглашая ее занять место рядом со мной на приземистом ложе. Где давно уже сидела, созерцая со двора далекое море на горизонте, хоть в последнее время это зрелище уже не успокаивало. В смятение поверглось все вокруг. Как уезжал Агамемнон и какими словами мы обменялись на прощание, не хотелось и вспоминать.

Ифигения не двигалась с места. А я на миг ощутила восхищение, от которого по-прежнему захватывало дух. Всплеск ослепительной материнской гордости и восторга, бурного до болезненности. Я произвела на свет троих дочерей, а четвертый младенец толкался в утробе, но родительское сердце до сих пор переполнялось чувствами от самых обычных картин: стоит, например, моя дочь четырнадцати лет в лучах солнца. Порой в ней уже проступала женщина. Пухлые детские щечки – неописуемо нежные, целовал бы, кажется, и целовал – исчезли, обрисовались точеные скулы, в глазах появилась задумчивость, сменившая прежнее неуемное любопытство, вызывавшее сотни вопросов. Но в иные минуты, когда она смеялась, взвизгивая, вместе с младшими сестрами, на миг забыв, отбросив напускное изящество, усвоенное ею в последнее время, я вновь видела в ней маленькую девочку, дитя, которое качала на руках, впервые чувствуя приливы неистовой и сладостной материнской любви.

В эту минуту она как раз, казалось, колеблется между двумя состояниями. Щеки Ифигении раскраснелись от крайнего возбуждения, но и отчаяние в глазах читалось тоже, мелькала и растерянность, и страх, и обращенный ко мне призыв о помощи.

– Что такое?

Я села прямей.

– Вестник, – ответила она растерянно, скрутив цепочку на шее тугим узлом. – Тебе нужно в тронный зал, принять его.

– Об отце известия?

Я поднялась, а по спине всползла змея тревоги. Хотят сообщить, что он вышел в море наконец? Армия его собралась, все воины Греции съехались в Авлиду и приготовились тронуться в путь. Чтобы выманить их туда, не одна неделя понадобилась – Одиссей, я слышала, доставил немало хлопот, – однако в последнем донесении говорилось, что ждут только попутного ветра, который домчит греческий флот до Трои. Непредставимо это – столько кораблей! Больше тысячи, как нам сказали: тысяча кораблей с высокими изогнутыми носами, и каждый забит разгоряченными молодыми мужчинами, доспехами и оружием.

И все это затем, чтобы мою сестру обратно привезти. Елена теперь где-то за морем, в неизвестной нам крепости. Я не могла представить ее там и потому старалась от этих мыслей избавиться. Сестра ведь всегда жила в Спарте, и я прекрасно знала, что она ест, с кем разговаривает, что носит и где бывает, а теперь кто ее окружает и каково ей, как знать?

– Я тоже подумала, – сказала Ифигения, – что они, верно, отплыли и извещают об этом, вот и решила сама за тобой сходить. Тебе ведь будет легче вместе со мной?

Моя добрая дочь знала, как страшилась я этой минуты. Менелай явился в Микены, сгорбившись от тоски и даже не сдерживая слез. Грудь его ходила ходуном, пока он, глотая рыдания, изливал нам все: как исчез троянский царевич и пропала Елена. Так убивался, что за него стало стыдно. Я даже слов утешения не нашла, до того неприятен был вид сломленного горем мужчины. Такое сотворила с ним моя сестра, и воспоминание о ней выплыло, сверкнув, из глубины: как она размышляла вслух, сколь блестящую судьбу, вероятно, уготовили ей боги, и улыбалась, довольная своими рассуждениями. Так что же, этой самой судьбы и искала Елена с Парисом?

Я предоставила мужу утешать уязвленного брата, и когда той ночью они вернулись поздно, источая винное зловоние, Менелай совершенно преобразился. Уж не знаю, что наговорил ему Агамемнон, но зять мой был объят жутким бешенством. Рот дергается, борода забрызгана пеной, в глазах бушует ярость. Я, разумеется, желала мужу победы на войне и ничего больше, но боялась за сестру: какая кара ждет ее, попади она в руки этому человеку, вдруг сделавшемуся неузнаваемым? Исчез нежный влюбленный, боготворивший избранницу и такой довольный, что она ему досталась, вместо него явился униженный царь, озлобленный и жаждущий мести, а в его распоряжении – все греческие войска.

– Благодарю тебя, – сказала я, скрепившись, и собралась уже последовать за ней, но Ифигения все не сходила с места.

– Но только я услышала, выходя из зала, что говорили женщины… – начала она. – Они-то думали, меня уже нет. И сказали… сказали, что войско не выйдет в море прежде свадьбы, будто бы отец пообещал…

Что за чувство проступало на ее лице? Полувосторг, полуиспуг. Она как будто не могла сделать и шагу – сразу и растерянная, и обрадованная. И сияющая отчего-то.

– …Будто бы отец пообещал выдать дочь за Ахилла и за мной посылают, чтобы я отправилась в Авлиду и стала… стала его женой.

Со всхлипом хохотнув, она ошеломленно покачала головой.

Ахилл. Столько переговоров да уговоров потребовалось, чтобы собрать воедино такую мощь – мужей со всех греческих островов. Но ни об одном из великих воинов, славных силой и искусством в бою, не рассказывали ничего похожего на истории об Ахилле. А тот словно бы и вовсе на время исчез с лица земли. Бессвязные обрывки слухов до Микен доносились, но уж больно нелепые и причудливые: будто мать Ахилла, морская нимфа Фетида, спрятала сына среди танцовщиц, переодев девушкой, но его каким-то образом перехитрили (Одиссей, разумеется, в этом мы не сомневались) и обнаружили. Я все гадала, отчего Ахилл в конце концов передумал и согласился воевать. Так, может, вот она, причина: мой муж посулил ему в обмен на службу нашу старшую дочь.

Я испытала разом столько чувств, не понимая, какое сильней. Дочь казалась мне совсем еще юной, и, хотя она вполне повзрослела для замужества, я все-таки надеялась, что Ифигения еще побудет с нами, прежде чем ее уведет супруг. Так, стало быть, моя нежная дочь достанется не кому-нибудь, а воителю Ахиллу? Для Агамемнона он, конечно, завидный зять, но хорошо ли будет Ифигении за ним замужем? Я попыталась представить его: здоровяк с выпирающими мускулами и зажатым в громадном кулаке копьем. Говорили, однако, что он красив. И если Ахилл смог сойти за девушку, спрятаться среди танцовщиц, значит, вовсе он не безобразный великан, как мне подумалось.

Кроме того, он ведь сразу отправится на войну. А война – дело непредсказуемое: постыдная мысль, но пресечь ее я не смогла. Он ведь, вполне возможно, не вернется. По крайней мере, вернется не скоро, и пока что моя дочь останется со мной.

– Мама? – опять окликнула меня Ифигения. Голос ее дрожал, в глазах стояли непролитые