– Тебе нет дела до Елены, а ведь она моя любимая сестра. – Понизив голос, я заговорила жестко и яростно. – Да и до клятвы тебе дела нет. Ты рад случившемуся! Рад, уж я-то знаю. Только войны и хочешь, желая доказать, что ты среди греков главный.

Взгляд Агамемнона оставался непроницаемым.

– И величайший из них, – добавил он спокойно.

– Напрасно говорила так, – прошипела я. – Не станешь ты величайшим из греков. А если пальцем не пошевелишь, чтоб помешать своему брату убить мою сестру, то будешь худшим и трусливейшим из всех.

Вот так он и отправился на войну. И обсуждать это с дочерью опять не следовало, как и все остальное, уже приходившее на ум. А вдруг, размышляла я, пока царская колесница тряслась по кочкам в Авлиду, вдруг он все же обдумал мои слова? Нашу дочь решил выдать замуж – разумеется, дабы скрепить свой собственный союз, привязать покрепче Ахилла, преданность которого сомнительна. Но, может быть, лишь может быть, отчасти и для того, чтобы со мной помириться. Ифигению удостоить выдающегося мужа, пусть и раньше, чем мне того хотелось бы. И увидеть нас обеих снова.

Откинувшись на подушки, я уселась как можно удобнее. Невзирая на жару и пыль, взметавшуюся из-под колес и клубившуюся вокруг, Ифигения была свежа и прекрасна, как едва распустившийся цветок.

– Ты права, – сказала я. – Проводим наших мужчин на войну большим торжеством, ведь свадьба веселит и вселяет надежду, как ничто другое.

Дочь улыбнулась, приободренная моими словами.

Над Авлидой висела цельная, безоблачная синева. Всю дорогу я предвкушала, как мы, усталые, измученные жарой, прибудем на побережье, но ни малейшее дуновение нас не освежило. Ноги судорогой свело, едва я ступила на песок, а тугой барабан живота болел, будто безжалостно стянутый веревкой.

Никто нас не встречал, к моему удивлению. Перед нами, на равнинах, раскинулся лагерь – ряды шатров без конца и края. А позади храпели и ржали, шаркая копытами в пыли, мучимые жаждой кони. Сопровождавший нас вестник, тот самый, что привез распоряжение Агамемнона, пробежал мимо, не успела я и слова сказать, и исчез в лабиринте шатров.

Вся греческая армия тут, но вокруг – зловещее безмолвие. Тишина, ни окриком, ни беседой не нарушаемая, ни единым звуком, выдававшим бы присутствие тысяч воинов. Может, их жара одолела – страшная, убийственная жара вкупе с необычайным безветрием?

Мы с дочерью ждали. Наконец среди шатров показался некто, приблизился, и я разглядела невысокого широкоплечего мужчину. Которого почти сразу узнала.

– Одиссей! – приветствовала я его.

Изо всех сил стараясь голову держать высоко, а спину ровно, пусть и растрепанная и покрытая дорожной пылью. Ифигению тоже ткнула в бок тайком: не сутулься! Мы страшно утомились и хотели пить, но царские особы должны выглядеть достойно во что бы то ни стало.

Одиссей коротко поклонился. Мы давно не виделись, но я помнила его веселые глаза – бойкий, ликующий взгляд человека, который всегда на несколько шагов впереди соперника. Но теперь Одиссей помрачнел, был бледен и угрюм. Видно, тяжко ему в разлуке с новорожденным сыном и умницей-женой, подумалось мне. Может, и нескоро они встретятся снова.

– Клитемнестра! – ответил он. – Надеюсь, дорога была приятной. А тебя, госпожа, – обратился Одиссей к Ифигении, – все здесь ждали с большим нетерпением.

– А где мой муж?

Разумеется, перед самой войной не до веселья, это я могла понять, и все-таки накануне свадьбы собственной дочери хотелось хоть немного порадоваться, попраздновать и воспрянуть духом.

– Царь Агамемнон с советниками обсуждают стратегию, – сказал Одиссей невозмутимо. – Как поведем войну, одним словом. Идемте, я провожу вас и помогу разместиться, нужно ведь отдохнуть перед завтрашним днем. Обряд состоится на рассвете, – добавил он, – а вскоре после этого мы собираемся отплыть.

У меня возникло столько вопросов – в голове не умещались. Почему Одиссей, хитроумнейший из греков, не участвует в военном совете? И почему свадьба на заре? Устроили бы нынче вечером, раз им нужно пораньше отправиться, тогда бы и на торжество осталось время. И разве это не странно – свадьбу сыграть – и сразу на войну? Я глянула на Ифигению. В этой чуждой обстановке она казалась совсем уж юной. Может, мне, наоборот, благодарить Агамемнона надо, что принял такое решение, ведь зять отбудет в Трою, не притронувшись к моей дочери, и хотя бы до его возвращения она останется невинной.

– Надеюсь, завтра подует попутный ветер, – заметила я. – В такую погоду, как сегодня, далеко вам не уплыть.

– Ветра нет уже много дней, – откликнулся Одиссей.

И пошел вперед, а мы двинулись за ним сквозь ряды шатров. Тут-то я и увидела воинов, отдыхавших под навесами. Они провожали нас глазами. Сверлили пристальными взглядами.

– Но завтра утром боги над нами смилостивятся. Уверен, что после обряда желанные ветры подуют и помчат нас к Трое.

Так вот в чем дело? Этой свадьбой они надеются умилостивить богов, чтобы те дали дорогу? Нехорошо, если Агамемнон использует нашу дочь для сделок с бессмертными. Я понадеялась, что это не так.

– Ваш шатер, – указал Одиссей.

Стоял этот шатер в стороне от остальных, и я рассчитывала найти в нем хоть какую-то защиту от зноя. Но ветра не было по-прежнему, ни легчайшего дуновения, и внутри оказалось еще душней, чем снаружи. Я посмотрела на Ифигению. Щеки ее раскраснелись, веки отяжелели.

– Нельзя ли воды?

Накатила дурнота, и я поспешно присела на край убогой, хоть и широкой лежанки, устланной мягкой тканью, где нам, как видно, предстояло спать. Наши сундуки уже внесли и поставили в угол, под провисшую кровлю.

– Вот, набрали сегодня для вас из источника, – ответил Одиссей.

На низеньком столе стояли два кувшина – один, наполненный до краев водой, другой – душистым вином.

– Нынче вечером вы ни в чем не будете нуждаться, ваша забота – только отдыхать.

Безупречно учтивый, он все же был неестественен, натянут. Ему явно хотелось оставить нас, и как можно скорее, а отчего, я не могла понять. Похоже, Одиссей против воли взял на себя обязанность нас встречать, и от дружбы, пусть мимолетной, завязавшейся между нами тогда еще, в Спарте, не осталось и следа. На непочтительность нельзя было пожаловаться, и все-таки столь сдержанного приема я не ожидала.

– А муж мой? – спросила я. В голове стоял туман от жары, растерянности и необъяснимости всего происходящего. – Когда закончит свои дела с советниками, придет сюда?

Одиссей по-прежнему говорил без запинки, начисто стерев с лица всякое выражение.

– Они могут совещаться допоздна, так что не ждите его. И