– Есть у вас суп какой-нибудь? – спросил он раздатчицу.

– Борщ хороший. Налить?

– Да. А водка есть?

– «Столичная».

– Сто грамм, пожалуйста.

Никита сел за угловой столик, подальше от шумной рабочейкомпании, с удовольствием хлебнул водки, закусил черным хлебом и принялся заборщ. Но тут, словно по команде, брякнуло ведро, чмокнула мокрая тряпка.Какая-то тощая кроха в грязном белом халате стала мыть пол прямо под егостоликом, вокруг его ног, я потом бросила швабру и принялась водить вонючейтряпкой по столу.

– Послушайте, – не выдержал Никита, – я, между прочим, ем. Атряпка ваша воняет нестерпимо.

– Эй, голубчик, что за дела? – взвилась кроха. – Я на работеи протираю столы когда мне нужно. А тряпка чистая и вонять не может. Господи,Ракитин, ты?

* * *

Домашнего телефона на визитной карточке не было. Толькослужебный. А дозвониться по нему Егоров не мог. Гришке Русову не сиделось всвоем кабинете.

– Перезвоните, пожалуйста, через час, – любезно предлагаласекретарша.

– Сегодня Григория Петровича уже не будет, – сообщала она,когда Егоров перезванивал через час, – а завтра он улетает в Бельгию.

– А вы не могли бы дать мне его домашний номер? – решилсяпопросить Иван. – Я его земляк, друг детства.

– Извините, но если Григорий Петрович не счел нужным датьвам свой домашний номер, то я не имею права…

– Да он просто забыл! Он спешил и забыл в спешке. Вы знаетечто, девушка, вы ему передайте, что звонил Егоров Иван. Вот, номер мойзапишите. И еще, если боитесь дать мне его домашний, спросите у негоразрешения.

– Хорошо, я так и сделаю, – ответила секретарша и положилатрубку.

– Это опять Егоров, – радостно сообщал он в десятый раз. –Соедините меня, пожалуйста, с Григорием Петровичем.

– Его нет.

– Я его земляк, друг детства. Вы передали, что я звонил? Мыдоговорились, что вы дадите мне его домашний номер.

– Как ваша фамилия?

– Егоров.

– Мы с вами ни о чем не договаривались.

– Ну как же, девушка?! Вы обещали…

– Григория Петровича на месте нет. Попробуйте перезвонить впятницу.

– Но вы передали ему?

Ответом были частые гудки. И так до бесконечности.

От улыбчивого частного детектива Виктюка тоже не поступалоникаких новостей. Егоров звонил туда каждый день и слышал одно и то же: «Неволнуйтесь. Мы работаем по вашему делу. Все не так просто. Прошло слишком маловремени».

Время неслось с дикой скоростью, не оставляя для его семьиникаких шансов. Каждый раз, возвращаясь из рейса после трех-четырех днейотсутствия, он не знал, чего больше боится – увидеть землисто-серые,осунувшиеся лица жены и детей, погрузиться в ледяное молчание или обнаружить,что все трое исчезли.

Если бы гуру и тех, кто за ним стоит, интересовали деньги,Оксана тянула бы их из мужа всеми способами. Сама она давно не работала, послерождения Феди осталась дома, занималась только хозяйством и детьми. Летческойзарплаты Егорова вполне хватало на жизнь.

Ничего особенно ценного в доме не было, главная ценность –квартира. Но о квартире, о размене Оксана не заикалась. Егоров на всякий случайсходил в домоуправление, якобы выяснить, нет ли задолженности по квартплате, ана самом деле проверить, все ли нормально с документами. Мало ли какую каверзумогли придумать руководители секты?

Но оказалось, все в порядке. Никто на квартиру не посягал.

Егорову снились ночами кошмары, неслись в голове сцены извсяких ужастиков про вампиров, про воровство органов. Он видел, как худеют егомальчики, и всерьез стал думать, что гуру высасывает из них жизненную энергиюили выкачивает кровь небольшими порциями.

Однажды он заметил на груди у Феди, под острыми ключицами,черную татуировку, перевернутую пятиконечную звезду, вписанную в круг.

– Что это, сынок?

– Знак посвящения, – ответил ребенок тусклым голосом.

– Но это же больно, и потом, ты понимаешь, это останется навсю жизнь. Татуировку вывести очень сложно. Смотри, у тебя воспалилась кожа,могли инфекцию занести, – он попытался обнять сына, почувствовал под рукамистрашную худобу. На секунду Егорову показалось, что сын прижался к нему, иледяная стена дала тонкую трещину.

– Послушай меня, сынок, нам с тобой надо уехать на некотороевремя, – жарко зашептал Егоров, – так нельзя жить, ты должен ходить в школу,нормально питаться.

– Папочка, мне страшно, – еле слышно произнес Федя.

– Не бойся, малыш, ты просто больше не будешь туда ходить, –Егоров прижал к груди его голову, но ребенок отстранился.

– Мне страшно тебя слушать, папочка. Ты ничего не понимаешь.Ты живой мертвец. – Федя поднял лицо, и на Ивана Павловича глянула сквозьголубые глаза-стеклышки ледяная пустота.

На следующий день он отправился по адресу, указанному навизитке Русова. Охраннику в дверях солидного административного здания не пришлов голову задержать высокого статного человека в летческой форме. Егоровподнялся на второй этаж и спросил у первой встречной барышни, где кабинетРусова Григория Петровича.

– По коридору направо, – ответила барышня. В приемной былопусто. Егоров ткнулся в дверь кабинета, она оказалась запертой. Пронзительнозазвонил телефон на столе секретарши, Иван Павлович вздрогнул и рефлекторнометнулся к столу, протянул руку, чтобы взять трубку, но, разумеется, не взял,зато заметил рядом с аппаратом перекидной календарь. Он открыт был насегодняшнем числе, и Егоров успел прочитать одну из записей: «19-30, рест.„Вест“, Шанли, отд. каб.». – Что вы здесь делаете?. – раздался возмущенныйголос.

В дверях стояла молоденькая пухленькая блондинка с подносомв руках. На подносе высились мокрые перевернутые кофейные чашки.

– Добрый день, – Егоров улыбнулся, отошел от стола и уселсяв кресло, – Григория Петровича, как я понимаю, на месте опять нет? Но ничего, яподожду. Мы с ним договорились о встрече.

– Договорились? – секретарша убрала посуду в стеклянныйшкаф, уселась на свое место.

– Разумеется.

– На какое время?

– На одиннадцать, – не моргнув глазом соврал Иван Павлович.