Потом, без предисловий, навалился закопченный промышленныйпригород, тоскливые бараки-пятиэтажки, черные трубы какого-то комбината. Исразу на пути возник большой красочный плакат.

В крае завершилась предвыборная кампания. Один из трехкандидатов задумчиво, проникновенно глядел в глаза проезжающим. Нет, не вглаза, прямо в душу. Молодец, победитель! Ниже пояса у него пылали алые буквы:«Честь и совесть». Все средства массовой информации кричали о победе этогокандидата, честного и совестливого. Двух своих соперников он оставил далекопозади.

Железнодорожный вокзал был в центре города. Расплатившись стаксистом, Никита вошел в старое, прошлого века, здание и опять встретился спроникновенным взглядом кандидата-победителя. На этот раз пиджак кандидата былвольно расстегнут, галстук не гладко-серый, а в клетку. И надпись не красная, асиняя, собственноручная, но в десять раз увеличенная:

«Будем жить, ребята!» Округлый четкий почерк, буквы безнаклона, красивый автограф сбоку.

Табло расписания не работало. Народу в зале было так мало,что Никита испугался, вдруг здесь вообще не ходят поезда.

– Когда ближайший поезд до Колпашева? – спросил он, сунувголову в единственное открытое кассовое окошко.

– Через полчаса, – зевнув, отозвалась кассирша, – двестирублей билет.

– Пожалуйста, один купейный.

– Купе триста.

– Хорошо, пусть.

Все отлично складывалось. В Колпашеве он будет к вечеру и,возможно, уже завтра утром доберется до крошечного таежного поселка подназванием Желтый Лог.

Пассажиров набралось всего на четыре купе, и проводницапредусмотрительно заперла остальные. Никита попытался было заплатить ей, чтобыоткрыла для него какое-нибудь пустое. Очень хотелось побыть в одиночествевосемь с половиной часов пути. Но тетка попалась вредная, от денег отказалась.

– Убирай потом за вами! Так обойдетесь. Никита забрался наверхнюю полку, сначала смотрел в окно, потом стал читать, но не смог, задремалпод стук колес. Иногда он открывал глаза и украдкой разглядывал попутчиков.

Пожилая семейная пара и одинокий командированный, тихоесимпатичное ископаемое, поднятое со дна далеких семидесятых. Вежливо попросивдаму выйти на минутку, командированный снял глянцевый от старости костюмчик,долго, с нежностью, расправлял складки брюк, закреплял их специальнымизажимчиками на вешалке, потом, стряхнув невидимые соринки, повесил пиджак наплечики, погладил его ласково, как котенка, поправил воротник и лацканыкарманов. Теперь на нем были заштопанные чьей-то заботливой рукой трикотажныесиние треники с вытянутыми коленками, больничные байковые тапки.

Никита вдруг подумал, что всякие незначительные живые мелочив дороге, в поезде, обретают особенную, уютную прелесть. Или дело в другом?Просто, если знаешь, что завтра, или через неделю, могут тебя убить, жизнькажется ярче, каждый пустяк накрепко врезается память, он может стать последнейживой деталью, последним воспоминанием…

Когда поезд остановился на небольшой станции Колпашево, ужесмеркалось. Никита сразу отправился на пристань. Он знал, что катер отКолпашева до Помхи ходит один раз в двое суток. Желтый Лог – последняя передэтой самой Помхой пристань. Иначе никак не доберешься.

Маленькая дощатая пристань речного вокзала была пуста. Наокошке кассы висел большой ржавый замок. У кривого пирса покачивалось нескольколодок. Ничего похожего на расписание Никита не нашел. У кассы хлопал под ветромвыцветший фанерный щиток. Правила безопасности на воде.

– Катер до Помхи только завтра после обеда пойдет, – сообщилодинокий рыбак, стоявший чуть поодаль в воде, в высоких резиновых сапогах.

В пасмурных сумерках, под мелким дождем, городок Колпашевопоказался унылым, сонным. Дощатые прогнившие тротуары, редкие побитые фонари,глухие высокие заборы из толстых нетесаных бревен. На центральной площади,перед бетонным тупорылым зданием бывшего горкома партии, сохранилсяфундаментальный, закаканный птичками Ильич с протянутой на восток рукой. Тут жераскинулся небольшой тихий рынок. Горстка кавказцев с яблоками и гранатами,похожими на театральные муляжи, полдюжины китайцев с дешевым барахлишком,бабушки с солеными огурцами, квашеной капустой, шерстяными носками и пуховымиплатками. Рядом в бревенчатых палатках торговали хлебом и импортными колбасами.На вопрос о гостинице бабушки объяснили, что есть одна, бывшая партийная, какдо универмага дойдешь, сразу направо.

Он купил себе огурцов, хлеба, упаковку импортной резиновойветчины, бутылку минералки.

«Бывшая партийная» оказалась четырехэтажным кирпичнымзданием, самым большим в городе после бывшего горкома. Вдоль фасада красоваласьогромная электрическая надпись: "Отель «Сибирячка». Внутри былосравнительно чисто. По фойе расхаживали кавказцы в трикотаже и шлепанцах, изприоткрытой двери ресторана неслась развеселая музыка и пьяный смех.

– Одноместных нет, – сообщила администраторша, – хотите одинселиться, оплачивайте двухместный. Сто пятьдесят сутки.

Оказавшись наконец в полном одиночестве, в тихом замкнутомпространстве гостиничного номера, он упал на койку и закрыл глаза.

– Зачем мне все это? – спросил он себя хриплым усталымшепотом. – Я что, свожу личные счеты? Добиваюсь справедливости? Или мнепередалось тупое отчаяние бывшего летчика, которое заставляет сначаладействовать, а потом уж думать? Я потратил кучу денег и потрачу еще на этудурацкую поездку. Я, возможно, рискую жизнью, ибо если мои догадкиподтвердятся, меня скорее всего прикончат. Личные счеты… Да, конечно, не безэтого.

Он не знал, чего сейчас больше хочет, есть или спать.Усталость, которую он старался не замечать все эти дни, навалилась разом, ибыло лень шевельнуться.

Он полежал еще немного, закрыв глаза и стараясь вообще ни очем не думать.

В отеле «Сибирячка» воцарилась наконец тишина. Закрылсяресторан, угомонились трикотажные кавказцы, разошлись по номерам со своимисмешливыми подругами. Ночь опрокинулась на маленький сибирский городокКолпашево, на огромную черную тайгу, на чистую ледяную речку Молчанку, надалекий глухой поселок Желтый Лог.

Никита потянулся, прошел босиком к окну. Небо над тайгойказалось совершенно черным. Полыхнула бледная далекая зарница.

Он разложил на столе еду. Ночью, в номере маленькойгостиницы на краю света, когда мрак за окном, холодный ветер бьет в стекло инеизвестно, что с тобой может случиться завтра, любая еда, даже резиноваянемецкая ветчина, кажется очень вкусной, не говоря уж о малосольных домашнихогурчиках с тем особым русским провинциальным хлебом-"кирпичом",которого, наверное, нигде в мире нет больше. Он серый, с толстой хрустящейкорочкой, с легким липким мякишем.