ростом. Была продавщицей, теперь секретарь рецепции! «Шеф» объяснил кадровое решение просто: он её знает. Собеседовать береньзеньских девиц Федор Михайлович наотрез отказался.

«Вдруг я ему нравлюсь?» — Наглеть в мыслях Мухина себе разрешала. — «Он доктор, я — дура. Он весь на стиле, бородка как в журнале… я даже покраситься хорошо не могу! На что я надеюсь?»

— Привет! — Мимо прошел дядя Женя, майор.

Склонная к чинопочитанию Анфиса вскочила, мармеладки рассыпались из пакетика. Ловкая… Дядя Женя, к счастью, не обернулся. Девушка заглянула под скамейку: там сидел драный черный котище. И облизывал желтые сладости.

— Ого ты жиробарсик! — Мухина очень любила котиков. Не заводила по привычке, мама терпеть не могла «блохастых». — Вася! Васи-и-и-илий!

Он устремил на неё взор — именно взор! — усталый, насмешливый и косоватый.

— Василий Иванович, — поправилась Анфиса. — Курочки?

***

— Допустим, допустим! — Теодор, словно дракон, пыхал из ноздрей дымом. Абрикосовым.

«Майор Том» ковырялся пластиковой вилкой в остывшем салате. С курицей.

— Допустим?

— Плесов умер от болевого шока. Таджики пережрали отечественной ягодной фармы.

— Боярышника?

— Так точно. Волгин допился до глюков. Бритва Хэнлона.

— Чья бритва?

— Never ascribe to malice… — ФМ осёкся. — Никогда не приписывайте злому умыслу то, что можно объяснить глупостью.

— Согласен.

— Но Владя!

— О чуваках вроде него потом соседи говорят: ой, а он дверь придерживал. Здоровался. — Финк закурил настоящую сигарету, вонючую. — Сколько-сколько девочек убил? Тю-ю-ю…

— Майор, что-то спровоцировало премьеру шизофрении. Владя мог оставаться шизоидом, замкнутым, инфантильным, но вполне адекватным.

— Что-то или… Преступник?

ФМ дернул плечом.

— Стресс-фактор.

Финк нахмурился.

— У нас бывали, ну, драки, поножовщины, суициды — по синьке, и то — не каждый год! Селижора после 90-х не гадит, где ест. А тут… что ни день, пиздец с твердым знаком! Даже сегодня утром… к делу не относится, но тоже событие. Негритянка на своей хате в душевой кабинке откинулась. Баба самый сок. Во французской корпорации работала.

«Негритянка», «баба», «самый сок» — расизм, сексизм, лукизм… Майор собрал «бинго» нетерпимости в одном спиче.

— LFDM? — поинтересовался Федя. Он «гуглил» эту аббревиатуру. Нашел сайт мелкого производителя биологически активных добавок. «Корпорация»? У конспирологии глаза велики.

Евгений Петрович кивнул.

— Теперь на масонские эксперименты всю нашу поебень не свалишь. Если она вдруг не прекратится, когда французы лабораторию свернут. Чуйка моя шепчет, что нихуа.

— Федор Михайлович, — Анфиса внесла кофейник с жижей. — В приёмной клиенты.

— Я вечером заеду. — Финк встал. — Возьму копчёного судака. К пиву. У тебя кружки есть? Из чашек пить — себя не уважать.

«Прекрасно, мы снова ужинаем вместе», — более всего Теодора возмутило, что он задумался о наличии кружек!

***

Платная клиника привлекает людей, считающих: раз за деньги, значит — супер. Массаж ног рыбками Гарра Руфа. Котлеты в золотой фольге. Гроб с запахом клубники. Тренинги «я — стерва».

Любые, любые тренинги.

Предложение рождает спрос. Придумай спиннер, лох купит. Стань спиннером, лох будет тебя боготворить. Феденька это умел. Вертеться.

— Прошу!

— Милена.

— Доктор Тризны.

Сочувствие, галантность и его красивые руки. Плюс немного научных терминов и калифорнийское произношение.

— Полагаю, у вас GAD, generalized anxiety disorder. Генерализованная тревожность.

— А ГАД лечится?

«За неделю. Удали соцсети, потрахайся с тем, кто не противен, и для разнообразия физически устань». — Коварный ФМ сокрыл тайну исцеления и выписал тетеньке лекарство. Швейцарский нейролептик.

— Спасибо! Спасибо вам!

Они шли и шли. Эллы, Снежаны, Ульяны, Божены. Из «Береньзень-плаза», из областного центра, из ближайшего миллионника (ай, да Селижора! Распиарил студию среди местечковой аристократии). Они привозили дочек, угрюмых розоволосых «русалочек» лет тринадцати, которые не без удовольствия дерзили «корзине», мужчине, вражине. Феде.

— Я в курсе, чего вы хотите, — заявила очередная особенная.

«Фалафеля». — мысленно признался ФМ. — «Под тартаром. И бокал охлажденного оранжевого грузинского».

— Чего же?

— Внушить моей матери, что с ходу разобрались, почему я не такая, как «нормальные девочки». Что вы знаете о моих проблемах?

— Вы можете рассказать мне о них.

— Не хочу. Почему в вашей студии нет психологини, но секретарша — женщина?

— У нас нет второго психолога из-за маленького бюджета. Анфисе я доверяю. Порядочная девушка. Не хотите — помолчим. Вай-фай открыт.

«Юная мисс» громко и очень комиксно расхохоталась.

— Потрошите мою мать? Сто баксов в час за вай-фай?

— Я понимаю и принимаю ценность вашего личного пространства. Если вы…

— Вы должны меня слушать! Вам заплатили!

— Я слушаю.

Минут через десять она ревела, повествуя о ночных набегах на холодильник. Объедании мороженым, кетчупом, сливками из баллончика, бастурмой… восковыми краями сырных огрызков, полу-пропавшими помидорами, кошачьими консервами.

«Расстройство пищевого поведения» — не сомневался Фёдор.

Можно переубедить террориста не сбрасывать заложника с крыши. А вразумить мамашу, что её пятидесяти пятикилограммовая дочь при росте метр пятьдесят — ребёнок со средним весом, и не надо твердить ей, что на жирных не женятся, жирных не любят, — миссия безнадежная, когда мамашу интересует лишь, чем пригожий доктор занимается по вечерам в «нашей глуши»? «Алкоголизмом», — молчал Федя.

Его нервировал шум за окном. Плохой был шум. Психотерапевт интуитивно улавливал в нём человеческую трагедию, пыльную и убогую, над которой не плачут, от которой отворачиваются на лестнице подземного перехода. Печальна осень патриарха. Но куда печальнее осень мещанина, не нажившего ни мудрости, ни денег.

Около крыльца скопились бабки. Они митинговали за социальную медицину. Анфису, просившую их разойтись, клеймили шлюшандрой и требовали «спесьялиста». Федор выкроил минут пять для революционных пенсионеров в счет обеденного перерыва. На курицу он уже смотреть не мог.

— Дамы! Поликлиника, приемные часы! Записывайтесь у Калерии Анатольевны.

— Записывайтесь! У меня сна нету! Чертовщина лезет!

— Я по утру сразу в слёзы, милок! И поклоны земные клала, и нашей заступнице Береньзеньской Евлампии молилась!

— Ты клятву давал гематогену!

— Гексогену, Семёновна!

— Дамы. В поликлинику. Здесь частная студия, коммерческая. — Ох, зря он… Ох, зря…

Сухие ладони и туго набитые сумки-пакеты градом обрушились на его спину. Кеды переехали тележками.

— Богатеям жопы лижешь, бабушек нахуй шлешь?!

— Постыдник!

— Тя святая Евлампия покарает!

Он еле выбрался из толчеи, провоняв «Ландышем серебристым» и валидолом. Верная Анфиса распугала матрон, как ворон — клаксоном.

— Кыш! Кыш!

Она их не жалела. Будучи поварихами в школьных столовых, они крали сыр и сосиски. Стоя за кассами в магазинах, обсчитывали детей и робких. Они хамили в общественном транспорте, лезли без очереди, доносили, кляузничали. И всегда, всегда ныли, что к ним несправедлива жизнь!

— Ты чудо-женщина, — шепнул Анфисе Фёдор.

У неё сбилось дыхание. А вдруг он… Нет, ну вдруг?

Черный кот наблюдал за происходящим с козырька из поликарбоната и довольно щурился: сытый, наглаженный. Он выпускал и втягивал золотые когти-ятаганы. Началось. Хаос. Хтонь. Чьим