ФМ. Голый, грязный, липкий. Психотерапевт и пациент ступили на поляну, посеребренную луной. В ее центре рассохшийся «журавль», механизм для поднятия ведра, склонился над обложенной серыми, выветренными бревнами, дырой в земле.

Истерия подобна коронавирусу. Чрезвычайно заразна. Многие ученые сей факт отрицают. Доктор Тризны сонм скептиков покинул. Его путеофобия (ничего политического) затмила его рацио. Федя недолюбливал колодцы — путэос на латыни. Он в них не падал, не находил на дне труп маленькой японской девочки или чей-нибудь другой. Однако почему-то его мозг ассоциировал колодец с угрозой.

— Мы уже близко. — Федор Михайлович подтолкнул Владислава Георгиевича. — Видишь? Тропинка. Ее вытоптали грибники. Позитивные активные пенсионеры. В душе — пионеры. Петухи еще спят, а они ноги в руки, и за шампиньонами!

— Шампиньоны — в магазине. У нас лисички, — поправил младший Селижаров.

Тризны на это и рассчитывал.

— Только лисички? Пфф!

— Не только. Подберёзовики, подосиновики, грузди, свинушки. Свинушки — пакость редкостная. В них яд, и он накапливается. Коней можно двинуть!

— Серьезно?! Они, вроде, съедобные.

— А нихрена! Их с картохой жарят. Солят. А потом — опа! Помер — померла, чего-почему? Говорят, французы, масоны. Фарм-корпорация «LFDM». Слышал про них?

— От майора Финка. Пару слов.

— Лабораторию построили прямо в лесу, культивируют мхи. Ну и наши верят, что травят нас, экспериментируют. Не свинухи и бухло, франки во всём виноваты!

Они миновали поляну. Вдруг за их спинами раздался Хлюп. Оба обернулись. Из путэоса метров на пять вверх прыснула струя багряной жижи.

Владислав, едва обретший дар критического мышления, опять нырнул в пучину средневекового мракобесия и завопил:

— Красная! Красная!

— Грунтовые течения размыли глину, — отрезал ФМ.

Апокалиптических предзнаменований еще не хватало.

— Мама! Все красное! Ванная! Стены! Мне было восемь… — бормотал внезапно и слишком широко открывшийся пациент. Закрыть бы его бессознательное, хоть на полфорточки. Иначе — потоп. Коллапс психики.

— Влад, давай уйдем отсюда. В теплое, светлое место. Домой. Там ты мне расскажешь про маму.

Селижаров-младший замер, как Лотова жена, уставившись на бревенчатый четырехугольник и сутулый «журавль». Возмущенный источник, поврежденный родник. Библейские образы! Тронешь один, остальные посыплются дождем из лягушек.

— МАМА ЗДЕСЬ! — объявил Владислав. Лицо его перекашивала улыбка-гримаса.

На долю секунды ФМ ему поверил. От дыры в земле шел запах прелых листьев, цветов и — духов? Восточно-пряных. Душных. Коварная луна исказила действительность. Еловые лапы отбрасывали на колодец подвижные тени, а воспаленное воображение психотерапевта превращало их в большую антропоморфную фигуру, неуклюже выбирающуюся из путэоса.

— Масква! Анфис, гляди, целехонький!

Федя обрадовался алкоголику Волгину и меланхоличной «Лилу». Очень. Но, само собой, уточнил:

— Я не из Москвы. — Затем спросил. — Что вы тут делаете?

— Грибы кефиром поливаем. — Василич вытер лоб рукавом. — Тебя шукаем! Анфисина чуйка ее заклевала, мол, беда с Масквой!

— Я не из Москвы.

— Короче, Селижора — гондон. Прости, Владь…

Владя продолжал пялиться на колодец. Вряд ли он слышал Волгина.

— Ну и мы турбаваліся за тебя, Федор. Михайлович. Кинуть кого в лес для Селижоры — обычная развлекуха. Он доказательства, что здесь нечистая сила, ищет. Душегубы — народ суеверный.

— Водка есть?

— Самогон.

Слесарь вручил психотерапевту алюминиевую армейскую флягу. Продавщица взяла типа-архитектора под локоть.

— Наладится, — всхлипывала она, ободряя. — Устроится.

Они побрели к подсвеченной «Береньзень-плазе» через поле. Васильки, чертополох и дерьмо. Волгин и Тризны хлебали меленькими глоточками. ФМ мысленно примерял названия для подзаголовка диссертации: «Суицид в сельской местности. Аллергия на счастье». Нет, счастье — абстрактная категория. «Идиосинкразия на комфорт». Достаточно научно для Чевизова?

— Мы с Оксанкой твоей до девятого класса дружили. — Мухина поддерживала беседу. Владя ни на что не реагировал. — В девятом начали работать. В «Журавле». Я посуду мыла, она официанткой была. Королевна сразу! На чай ей давали, угощали, Снегуркой на Новый Год выбрали. Она со мной и здороваться перестала, овца! — Подвальная девчонка умолкала, осудив себя за только что сказанное. — Завидущая я. А она — красивая. Зря ты её зарезал.

— Й.. — Горло Владислава не выпустило второй звук, «а». Селижаров-младший тыкал пальцем в грудь. «Я». Вопрос — во взгляде. Я???

ВВ и ФМ кое-как уложили буйна молодца на сыру землю. Он выл вервольфом и брыкался бафометом, то бишь, козлом, порываясь вновь ускакать в лес к неведомой кузькиной матери.

Ветеринарное ружье сослужило-таки службу.

***

Евгений Петрович разложил карты от туза к пятерке на изумрудном сукне. Стрит-флэш. Георгий Семенович мыском туфли вдарил по гипсокартонной колонне. Их покер длился уже лет двенадцать. Ментяра всегда его уделывал.

— Ты, этот, человек дождя, — всегда говорил Селижора после очередной проигранной партии. — Жить не умеешь, а в игре — фарт. Хотя… ты ж и его не пользуешь, Финик.

— В каталы не иду? Лоха не развожу? — кривил безгубый рот товарищ майор.

— К примеру.

— Я в армии пробовал, Жорик, — неожиданно заявил Финк, меняя привычный ход диалога с согласованными, выверенными репликами и паузами. — Быть сволочью. Пиздец как просто! Чечены — зверье. «Духи» — мясо. «Шакалы» — пидоры. Девки там колхозные. Вина нету, песен нету, не Кавказ, хер пойми, че! И война, блядь. Наши сыплют «кассеты», рвёт чужих, своих, ничьих. Муслимские снайперы фигачат — ни посрать, ни покурить. Такая злоба берёт… А я гранатометчик. Злой гранатомётчик. И мне похуй было, кого я зацеплю… Бабку, ребёнка. Совесть отключило. Радость и бешенство — вот, что я чувствовал. И всё у меня получалось тогда. Складывалось. Дали сержанта. Наградили. Бухло я надыбал, и девчонок весёлых. И последний альбом Хелавин. «Зе тайм оф зе эс». Знаешь, что в переводе? «Время клятвы». Хеви-металл по муслимским законам нельзя, но не мне! И шашлык свиной я жрал. На войне аппетит лютый, все вкуснее. А однажды… проснулся я, часа в два. Лежал, шевельнуться не мог. Тишина прямо кричала, что бабахнет. По нам. До меня вдруг дошло…

— Что до тебя дошло? — спросил Селижора.

— Что не хочу подохнуть бухим убийцей на обконченных простынях. Не русским офицером, державником, блядь… Да и какая к Евгении Марковне держава? Меня сунули в мясорубку взрывать чеченов на ИХ ЗЕМЛЕ по приказу алкаша, который избрался в презики моей страны еще до того, как я смог бы голосовать против!

— И не пахал бы на государство. Ко мне бы шел.

— Нет. Да и разница между вами… Я в сортах говна не шарю.

Бандит расхохотался. Отрывисто, лающе.

Волгин и Федя внесли Владика.

— Жив?

— Да.

— Ты палаты обещал. — напомнил «Майор Том».

— Обещал — исполню, — кивнул главчел Береньзени.

Глава девятая. Онейроид

ВВ Волгин, обладатель яркого не ангажированного народного мнения, дал свежеобразованному душеспасительному учреждению следующую дефиницию: