гладкости и шероховатости всякий, должно быть, замечает и был бы в состоянии объяснить ее другому: одно-то ведь свойство производит жесткость в смешении с неравномерностью, а другое – равномерность, соединенная с плотностью.

После того, что мы рассмотрели, из общих, относящихся до всего тела свойств, остается еще важнейшее – причина впечатлений приятных и тяжелых, то, что создает ощущения, при посредстве частиц нашего тела, и содержит в себе сопровождающие их скорби и удовольствия. Но причины всякого воспринимаемого и не воспринимаемого чувством свойства мы поймем, когда припомним, что́ различали прежде под видом природы подвижной и неудободвижимой, – ибо этим именно путем надлежит нам преследовать всё, что думаем теперь уловить. Ведь подвижное-то по природе, если подвергается даже и мимолетному воздействию, выделяет кругом по частице другим частицам, которые, в свою очередь, делают то же самое, пока наконец, дошедши до начала разумного, не выразят ему силы деятеля. Противное же тому, по своей косности, не подаваясь никуда кругом, страдает одно, и ничего постороннего в соседстве своем не движет; так что, без выделения частиц, одних в другие, первоначальное впечатление не переходит из них во всё животное и не дает ему воспринять чувством испытанное. Это бывает с костями, волосами и со всеми другими, какие в нас есть, землистыми по преимуществу частями; а сказанное перед этим применяется главным образом к зрению и слуху, ибо в них сильнейшими деятелями являются огонь и воздух[113]. – Так чувства удовольствия и скорби надо представлять себе таким образом. Впечатление, действующее разом – насильственно и вопреки природе, бывает для нас тяжело, а разом же наступающий затем возврат в естественное состояние приятен; если действует спокойно и постепенно, впечатление нечувствительно, если же обратным тому образом, бывает обратным. Всё, действующее с легкостию, воспринимается чувством особенно живо, но ни скорби, ни удовольствия не доставляет, – каковы, например, впечатления того зрения, о котором сказали мы раньше, что оно образует у нас днем связное тело[114]. Ведь органу зрения не причиняет боли сечение, и жжение, и всё другое, что он испытывает, как не доставляет и удовольствия – если он возвращается к прежнему состоянию; но получаются только сильнейшие и яснейшие ощущения, поскольку он что-либо выносит, или, направившись в то или в другое место, схватывает сам; ибо разложение и соединение его частиц совершается без всякого насилия. – Части же тела, состоящие из более крупных частиц, которые с трудом уступают тому, что на них действует, однако ж передают движение целому, испытывают удовольствия и скорби: и именно скорби – когда выводятся из своей нормы, и удовольствия – когда возвращаются опять в прежнее состояние. То, что подвергается отливу и опустению понемногу, восполняется же разом и в избытке, и что не чувствует поэтому опустения, но чувствует полноту, не причиняет смертной части души скорбей, напротив, доставляет ей величайшие удовольствия; – это очевидно на благоуханиях[115]. Но когда тела выходят из своей нормы разом, возвращаются же к прежнему своему состоянию лишь с трудом и понемногу, тогда всё происходит обратно прежнему, – что̀ обнаруживается ясно на прижиганиях и сечениях тела.

Итак, об общих для всего тела свойствах и о названиях, присвояемых тому, что их производит, почти всё сказано; теперь попытаемся, насколько возможно, раскрыть то, что происходит в отдельных частях нашего тела, – и самые впечатления, и причины, которые их производят. И вот, во-первых, надо разъяснить по возможности, что мы опустили выше, говоря о соках, именно особенные их свойства по отношению к языку. По-видимому, и они, как многое другое, происходят в силу некоторых соединений и разложений, и притом больше, нежели что-либо иное, условливаются шероховатостью и гладкостью. Ибо всё то из природы частиц землистых, что проникает в жилки, – в эти как бы проводники языка, протянутые к сердцу, – и что, попадая во влажные и нежные части плоти и распускаясь в них, стягивает и иссушает эти жилки, оказывается, если бывает несколько шероховато, терпким, а если менее шероховато, – горьким. Далее, тот род частиц, что имеет свойства чистительные и смывает всё с языка, – если он действует таким образом свыше меры и настолько сильно, что разлагает самую его природу, – каково, например, действие селитры, – называется вообще едким. То же, что уступает селитре в силе действия и проявляет чистительную способность умереннее, представляется нам, при отсутствии этой жесткой едкости, даже приятным – соленым. Что вступает в общение с теплотою рта и умеряется им, что заимствуется теплотою и обратно горячит согревающее его, что от легкости поднимается вверх, к органам чувства в голове, и разлагает всё, с чем встречается, – всё такое, благодаря этому своему действию, получило имя крепкого. Бывает и так, что эти же частицы, обмельчав наперед от гниения, проникают в тонкие жилки и соединяются в известной мере с находящимися там частицами землистыми и воздушными, так что, дав им движение друг около друга, приводят их в смешение: в смешении же эти частицы переталкиваются, одна проникает в другую, оставляя друг друга полыми и окружая то, что в них привзошло; и вот, когда полая влага замыкает в себе воздух, – будет ли она чиста, или землистого состава, образуются влажные воздушные сосуды, в виде полых, шарообразных капель воды, и одни из них, прозрачные, что смыкаются из чистой влаги, носят имя пузырей, а другие, что из землистой, которая притом волнуется и вздымается, получают название брожения и кипения; причина же таких свойств называется остротою. Впечатление, противоположное всем тем, о которых сказано, происходит и от причины противоположной: когда, то есть, состав привходящих в жидком виде веществ бывает приспособлен к естественному состоянию языка и, намащая его, уравнивает его шероховатость, а всё то, что осело или разлилось по языку против требований его природы, одно разводит, другое собирает, и приводит всё в положение, по возможности согласное с его природой, – тогда такого рода врачевание насильственных возбуждений, приятное для всякого, называется сладостью.

Это всё так. Что же касается деятельности ноздрей, то тут нет видов: ибо всё, что относится к запахам, имеет половинную природу, и ни одной из стихий не дано должной соразмерности для того, чтобы издавать какой-либо запах. Служащие этому отправлению сосуды наши слишком тесны для родов земли и воды, а для родов огня и воздуха слишком широки: потому от этих родов никто никакого запаха не чувствует; но запахи являются всегда, если что-нибудь или растворяется, или гниет, или плавится, или курится. Ведь это бывает в промежутках, при переходе воды в воздух или воздуха в воду, и все вообще запахи суть дым или туман: