Петре II никаких перспектив не светило. Родственники матери Скавронские, Гендриковы, Ефимовские – в общество родовой знати вчерашним крестьянам соваться было противопоказано. А у Елизаветы они постоянно выпрашивали подачки, ссорясь между собой. К царевне по знакомствам устроились и мелкие дворяне Михаил и Роман Воронцовы, Петр и Александр Шуваловы. Особо доверенным лицом был лейб-медик Лесток, что наводит на размышления. Ни отец, ни мать, ни сестра Елизаветы не страдали бесплодием, а у нее при многочисленных связях ни одного ребенка не было (все мифы о ее детях в настоящее время опровергнуты). Нельзя исключать, что одной из причин удаления из Москвы были медицинские вмешательства. А такие тайны могут объяснять и положение Лестока при Елизавете. Как и ее отсутствие на похоронах сестры.

Александровская слобода когда-то была центром опричнины Ивана Грозного. Сейчас там опять образовался отдельный, «опричный» двор – в противовес царскому. Было даже свое «опричное войско», полувзвод семеновцев Шубина. Солдаты здешней службой нарадоваться не могли! Ни муштры, ни разводов, еда – от пуза. Командир проводил время с царевной, и подчиненные как сыр в масле катались. Елизавета по примеру отца и матери рядовыми не гнушалась. И поговорит, и вина велит дать, и сама с ними запросто чарку опрокинет. Гвардейцы ее готовы были на руках носить.

А вот в Москве обстановка была совсем неприглядной. Петр вообще вырвался из-под контроля взрослых. Долгоруковы вовлекли его под влияние гулянками и охотой – сейчас он командовал сам и ничем иным заниматься не желал. Австрийский посол Гогенгольц писал: «Государь знает свою неограниченную власть и не желает исправляться. Он действует исключительно по своему усмотрению». То же подтверждал испанский посол Лириа: «Никто не смеет ни говорить ему ни о чем, ни советовать… можно догадываться, что он будет вспыльчив, решителен и жесток». А Долгоруковы, чтобы удержаться в фаворе, должны были и дальше поощрять царские запросы.

Благотворное влияние на Петра оказывала лишь 14-летняя сестра Наташа. Но она угасла от чахотки. Брат очень любил ее, и она напоследок внушала, что болезнь усугубили огорчения от образа жизни Петра. Просила изменить его, удалить от себя Ивана Долгорукова. Петр, захлебываясь слезами, обещал. В ноябре 1728 г. ее похоронили. Но обещания царь сразу забыл, утешался в пьянках и с доступными женщинами. По сути, верховной власти не стало, и правительство оказалось парализованным. В Верховном тайном совете вез дела один Остерман. Жадные и близорукие Долгоруковы растаскивали казенные богатства, деревни, земли. Не стесняли себя и их подручные.

В Петербурге стройки заглохли. Жители разъезжались. А оставшиеся разворовывали бесхозные дома, дворцы. Выламывали кирпич, деревянные части на дрова. Умер член Верховного тайного совета адмирал Апраксин, и до флота никому не стало дела. Строительство больших кораблей прекратилось. В окружении царя заговорили, что они вообще не нужны, слишком дорого. Петр указал, чтобы из всего флота в море выходили лишь 4 фрегата и 2 легких судна. А остальные «для сбережения казны» пусть стоят в портах [20, с. 34–35]. Но и на их ремонт деньги не выделялись. За несколько лет правления Петра количество линейных кораблей сократилось с 50 до 36, и из них лишь 8 были боеспособными. Число фрегатов снизилась с 18 до 12 (4 боеспособных). Остерман объяснял царю, что Россия может так лишиться флота. Тот отмахнулся: «Когда нужда потребует употребить корабли, то я пойду в море; но я не намерен гулять по нем, как дедушка».

В загоне очутилась и армия. Жалованья не выдавали. Солдаты жили подсобными хозяйствами. Вместо учений пасли коров, возделывали огороды. И командиры заводили хозяйства, солдаты становились у них работниками. Генералы весной 1729 г. организовали под Москвой большие маневры, хотели увлечь Петра военным делом. Но он, откровенно скучая, поприветствовал войска – и умчался на охоту. Зато глава шведского правительства Горн вдруг засыпал Петра клятвами в дружбе, предложил союз. Для него были просто чудом развал нашего флота и армии, запустение Петербурга. Вот он и стелился, убаюкивал русских, чтобы это продлилось подольше, – и Швеция сможет вернуть потерянные земли.

Жалованья не платили и чиновникам, канцеляристам. Деньги разворовывали вышестоящие начальники, и нижестоящие тоже жили воровством, взятками. Но и свои обязанности никто не исполнял, многие просто разъезжались по поместьям. В обстановке безвластия всюду плодились разбойники. Раздрай охватил и Церковь. Противники церковных реформ Петра I во главе с митрополитом Ростовским Георгием (Дашковым) повели яростные атаки на возглавлявшего Синод Феофана (Прокоповича), обвиняя его в «протестантизме». Вышли и на царя, добиваясь восстановления патриархии. Петр соглашался, да у него руки не дошли, ему было некогда заняться этими вопросами среди охот и кутежей.

Или Господь не допустил. Очень сомнительно, какой бы стала возрожденная патриархия. Некоторые архиереи, и как раз из противников петровских преобразований, тайно поддерживали «хлыстов». Проявились и другие влияния. Князь Сергей Петрович Долгоруков за границей перешел в католицизм с женой (дочерью сенатора Голицына) и 9 детьми. Устроили у себя в усадьбе центр католической пропаганды и резиденцию папского эмиссара аббата Жюбе. Кое-кто из православных епископов заинтересовался, Жюбе вел с ними переговоры об унии. Вернулся в Россию и изгнанный при Екатерине Лейба Борох с компаньонами. За взятки восстановили и расширяли отнятый у них бизнес и тоже начали сманивать христиан в свою веру.

С вошедшей в силу церковной оппозицией была тесно связана и Евдокия. Декоративной ролью она не удовлетворилась. У нее в монастыре образовался свой двор, по ее ходатайствам освободились многие родственники, попавшие в опалы в разные годы по разным обвинениям. Им возвращали конфискованные имения, дома. Как раз через «государыню-бабушку» возвысился упоминавшийся Степан Лопухин. К Евдокии потянулись и другие просители со своими проблемами. Но подобное вмешательство в собственные сферы интересов окружение Петра II пресекло. Устроило провокацию с подметными письмами, разозлившими царя, и выход бабушки на внука перекрылся.

А империя скатывалась к катастрофе. Иностранные дипломаты доносили: «Всё в России в страшном расстройстве, царь не занимается делами и не думает заниматься; денег никому не платят, и Бог знает, до чего дойдут финансы; каждый ворует, сколько может. Все члены Верховного совета не здоровы и не собираются; другие учреждения также остановили свои дела; жалоб бездна; каждый делает то, что ему придёт на ум» [21]. Саксонский посол Лефорт сравнивал Россию с неуправляемым кораблем, где капитан и команда спят или пьянствуют: «Огромная машина пущена наудачу; никто не думает о будущем; экипаж ждёт, кажется, первого урагана, чтобы поделить между собой добычу после кораблекрушения».

Но здоровье Петра было хилым, как у умершей сестры. А разгул подрывал его. Долгоруковы решили подстраховаться. Форсировали план женить царя на своей