Она изредка видела его издалека. И терзалась, что нельзя видеть чаще. И хотелось, чтобы нашелся предлог – подойти к нему вплотную, заговорить.

Вспоминалась далекая юность, когда была рабыней в шатре собственного брата. Тогда ей тоже приглянулся один из молодых воинов.

А брат отвел ее в шатер одного из богатых людей племени – старика Аситы.

И чего вдруг вспомнилось? Много лет не вспоминала – следы прошлого занесло степной пылью. А тут – стало вспоминаться раз за разом. Здесь нет старика Аситы. Так что никто ее к нему и не отведет – ее купили для другого.

Хотя еще неизвестно, что хуже – старик Асита или Рамла.

День шел за днем, а кочевье уходило все дальше к северу, отдаляясь от горных подножий. И Накато нет-нет, думала с надеждой – вот остановится кочевье. И, быть может, у нее появится-таки возможность видеть приглянувшегося молодого воина чаще. Вот только посмотрит ли тот на служанку?

Хотя она – не какая-то рабыня, копающая червей или вычесывающая шерсть мамонтам. Она прислуживает любимой наложнице самого Фараджа!

Станет ли это важным для него?

Накато не знала, и вновь вздыхала. Временами она напоминала себе, что она вообще – игрушка колдуна. И задержится в этом кочевье ровно настолько, насколько сочтет нужным ее настоящий хозяин. В каком-то смысле, это даже хуже, чем быть обыкновенной рабыней. Ей нельзя привязываться – все равно рано или поздно придется бросить то, к чему успело привыкнуть сердце.

Но надеяться так хотелось! Ведь она совсем молода.

И Накато надеялась. Зная, что надежда тщетна. Потому что, даже если молодой воин поглядит на нее, счастье продлится недолго.

Но даже недолго – это гораздо больше, чем совсем никогда и ничего.

За такими мыслями и прошла дорога. Не успела оглянуться – как кочевье стало на стоянку. Раскинулись шатры, которые не раскладывали с самого начала пути.

Накато знала: это ненадолго. Зимой трава не растет. Животные быстро объедают высохшие стебли вокруг стоянки, и тогда приходится сниматься с места и шагать дальше. Лишь весной на этом месте пробьются из-под земли зеленые ростки. Зима – время постоянного движения. Но несколько дней покоя будет, и люди располагались.

*** ***

В этот раз колдун не стал показываться.

Никаких фокусов с перемещениями, никаких новых мест. Только голос.

«Повиновение и молчание, - произнес он. – Твое дело ближайшие декады – молчание и повиновение».

Накато замерла на тощем ковре, расстеленном внутри шатра, ощущая, как колотится сердце. Сон пропал. Она слышала, что кругом царит тишина – значит, еще ночь. Можно спать. Глаза она держала плотно закрытыми. Отчего-то боялась приоткрыть их, шевельнуться, вздохнуть глубже.

Амади. Снова пришел в ее сон.

Приказ оставил таким тоном, словно в ближайшие декады не намеревался давать ей других распоряжений. Да и вообще, не собирался проверять – как она здесь, что делает у нового хозяина.

Молчать и повиноваться – вот что ей придется делать ближайшее время.

Она коснулась бездумно печати на руке. Небольшая татуировка, скрытая сейчас колдовством ее настоящего хозяина.

Слова Амади оставили ощущение, что он собирается покинуть эти места на ближайшее время. Надолго ли, и куда собрался? Колдун никогда не отчитывался перед своими живыми куклами. Его планы их не касались. Он поступал так, как считал нужным – а ее, Накато, задачей было – беспрекословно выполнять все, что он прикажет.

Мелькнула безумная мысль – может, сбежать, пока колдуна не будет в окрестностях?

А что. Он сказал – молчать и повиноваться ближайшие декады. Значит, несколько декад ему будет не до Накато. Может, он и проверять не станет, чем занята его собственность.

Да, она может сбежать. Вот только он вернется. И найдет ее, и вернет к себе.

Как он поступит с ней, если она нарушит его приказ? Накато не знала. А как было бы славно: удрать ночью из кочевья. Кто там заметит, кто станет за ней гнаться? Она может за одну ночь уйти далеко-далеко. Хищники ей не страшны, люди – тоже. Нет такого зверя или воина, что мог бы соперничать с нею в быстроте и силе – спасибо колдовству хозяина. А раны на ней заживают стремительно.

Рабов держали не воины с оружием и не веревки. Их держал страх: обыкновенный человек один в степи не выживет.

Но она давно перестала быть обыкновенным человеком. Она – выживет. Найдет себе пропитание, отобьется от хищников, если те рискнут сунуться к ней. Унесет ноги от разбойников и работорговцев. Да и на кой она им сдалась?

Но колдуну даже не придется ее искать. Одно прикосновение к печати – и она сама, завывая от боли, побежит к хозяину.

Она перевернулась на спину и вытянулась, высунув голову из-под полога шатра и глядя в усыпанную звездами черноту.

Несколько декад свободы. Какая разница, что будет дальше? Да, колдун вернется. Да, ей придется возвращаться к нему. Да, он ее накажет. Она не знала, как – он никогда прежде не наказывал ее. Но ведь не спустит он ей ослушание с рук? А потом… потом он придумает новый план. А она получит новый приказ. Но несколько декад не будет ни шхарт, ни ее хозяина – главы кочевья, ни колдуна с его приказами…

Звезды светили с высоты, мерцали и перемигивались.

Нужно просто вскочить на ноги и бежать прочь без оглядки. Но она медлила. Сковала странная нерешительность.

А еще стояло перед глазами лицо того самого воина, о котором вздыхала последние дни. Лучащиеся желтоватым янтарем глаза на темном лице.

Если сбежит – уже наверняка не увидит его! Колдун не станет возвращать беглянку в кочевье, где она выдала свою природу.

Стоит ли мечта о мимолетном счастье возможности обрести короткое время свободы?

Раздумья оборвал дикий вопль, прозвучавший совсем рядом. Накато в испуге дернулась, не понимая, что это и откуда.

Лишь спустя несколько мгновений дошло: крик прозвучал в шатре. Она не поняла этого сразу из-за того, что голова находилась снаружи. Девушка втянула голову под полог, вскочила, кинулась к ложу. Ошалевший Фарадж тряс за плечи бесчувственную Рамлу.

- Воды! – рыкнул он.

Растерянная Накато бросилась наливать. Едва не свалилась, зацепившись ногой за складку на ковре. Мельком подумала – в другое время Фарадж непременно выругал бы ее за небрежность. Зачем не расправила как следует!

Она протянула ему расплескавшийся наполовину ковшик.

Он принял, забыв отвесить ей по обыкновению тычка. Склонился над Рамлой, побрызгал ей в лицо. Попытался