– О, pardon[12], – говорю я. Это одно из слов, которые всегда вспоминаешь, когда нужно скрыть отчаяние или шок.

Сумасшедшая с верхнего этажа – чем чаще я говорю себе, что нельзя так думать о ней, тем сильнее эта мысль впечатывается в мое сознание, – уронила пакет с продуктами, присела на корточки и, кряхтя и отдуваясь, собирает их. Два апельсина покатились по брусчатке двора в сторону сточной канавы.

– Простите, позвольте помочь, – говорю я, метнувшись за апельсинами.

Мою ногу пронзает боль.

Женщина встает и протягивает пакет, чтобы я положил туда апельсины.

– Мне очень жаль.

– Что вы там делали? – спрашивает она, указывая на чулан.

Почему-то я чувствую себя виноватым, как будто вторгся на чужую территорию. Я все еще задыхаюсь, и поэтому мне непросто изъясняться.

– Не знаю. Я просто искал мусорный бак.

Женщина пожимает плечами. По крайней мере, на этот раз она на меня не кричит. Это мой шанс разузнать хоть что-то об этом доме, поэтому я пытаюсь успокоиться. Я хочу узнать, почему дом в таком хорошем районе почти заброшен, но стоит мне начать: «Вы не подскажете…», как ночь взрезает вопль боли. На мгновение женщина отшатывается, ее маска самообладания рушится, и я вижу на ее лице ужас, неприкрытый ужас маленькой девочки – как вспышка, как маленькое облачко, закрывшее лик луны и тут же развеявшееся. Из сточной канавы выбирается кошка, лениво идет к нам, подергивая хвостом и мяукая – душераздирающий вопль. Может быть, именно она и издавала эти звуки, пока я был в чулане?

– О Лалу… – Женщина бормочет что-то по-французски, воркуя с кошкой.

Я не могу спросить у этой женщины все, что мне нужно выяснить, а она уже перестала обращать на меня внимание, поэтому я поспешно говорю:

– Вы знаете Пети?

– Excusez?[13]

– Пети. Люди, которые живут в нашей квартире. Кто они?

– Нет. Никаких petits[14], – отвечает она.

Не знаю, может быть, проблема в моем произношении или она просто не понимает, что я имею в виду, но вот уже в который раз за сегодня у меня складывается неприятное ощущение, что я что-то не так говорю.

– Неважно. Извините.

Я поворачиваюсь к двери подъезда, и женщина за моей спиной отчетливо произносит:

– Детей нет. Тут не для жизни.

Я вхожу в подъезд, ускоряя шаг. Кажется, что эта ее фраза преследует меня, и я бегу вверх по лестнице, не обращая внимания на боль в ноге, – как маленький ребенок, пытающийся обогнать чудовище в темном коридоре ночью. Мне нужно вернуться в безопасное пространство квартиры. К чему-то привычному. Я продрог до костей, моя душа окоченела от холода, и мне нужна Стеф. Стеф успокоит меня, утешит.

Но когда я прибегаю на наш этаж, на лестничной клетке темно, а дверь заперта. Я обшариваю карманы и только тогда вспоминаю: я не взял ключи. Я стучу в дверь, сбивая костяшки. Если Стеф в душе, она меня не услышит. Потом я вспоминаю разбудивший нас сегодня грохот. Я ломлюсь в дверь, пока дверная рама не начинает дрожать.

– Стеф! – кричу я. – Стеф!

Сумасшедшая поднимается за мной по лестнице в темноте и выходит на нашу лестничную клетку, прижимая к себе пакет с продуктами. Я направляю луч телефона в ту сторону и замечаю неодобрительное выражение на ее лице. Пошатываясь, она взбирается по ступеням.

– Вам быть тут нельзя, – говорит она из темноты, и ее слова патокой текут ко мне по чернильной тьме. – Тут ничего хорошего.

Не знаю, чего она добивается. И я слишком устал, чтобы в этом разбираться. Мой телефон гаснет, и я, опустив руку, приваливаюсь к двери. Если Стеф в квартире, она меня уже услышала, а если она вышла, пока я был в том чулане, мне остается только ждать, когда она вернется. Теперь, когда я перестал шуметь и выключил фонарик на мобильном, в темноте оказалось довольно уютно. Я быстро привык к поскрипыванию старого дома и приглушенным звукам музыки, доносящимся откуда-то издалека, будто из давно позабытых смутных воспоминаний.

Я закрываю глаза. Все равно ничего не видно, но у меня тяжелеют веки, голова опускается на грудь. Я позволяю тишине объять меня. Наверное, я успеваю задремать. В какой-то момент дверь за моей спиной распахивается, и я падаю в проем, прямо под ноги Стеф.

В любой другой день мы посмеялись бы над этим происшествием, но сейчас Стеф просто переступает через меня и отворачивается, поправляя полотенце.

– Ты вернулся. Что ты там делал? Тебя так долго не было.

– Ничего.

Я переворачиваюсь и медленно поднимаюсь. Похрустывают суставы, ноют мышцы.

Я встаю и хромаю в спальню. Стеф переодевается в пижаму в стиле «просто-оставь-меня-в-покое», и я неожиданно для себя возбуждаюсь. Я представляю, как она сбрасывает полотенце, толкает меня на кровать, и мы занимаемся любовью, охваченные романтикой Парижа.

– Отвратительное местечко, – говорю я.

Стеф устало садится на кровать.

– В чем дело, Марк? Почему ты себя так странно ведешь? Поговори со мной, ну пожалуйста!

Я хочу в очередной раз отгородиться от нее фразой «Все в порядке», но вижу, что она действительно волнуется за меня. Я должен сказать ей правду.

– В шкафу в спальне были волосы. Я вынес их на мусорку.

– Волосы? – Стеф потрясенно смотрит на меня. – В смысле, парики?

– Нет. Обрезанные волосы. Как на полу в парикмахерской после стрижки. Несколько ведер с волосами.

– Погоди, так в шкафу были и волосы, и дохлая мышь?

Вначале я не понимаю, о чем она. Я уже забыл о своей лжи.

– Да. Мышь и волосы. – Звучит смехотворно.

– Почему ты мне ничего не сказал, когда нашел их?

– Я… я не хотел тебя волновать. Эта квартира и без того кажется ужасной.

Стеф фыркает, но, похоже, она мне поверила.

– Наверное, не надо было их выбрасывать, Марк. Может, это и странно, но это собственность Пети. Слушай, как ты думаешь, зачем они им?

– Откуда мне знать?

– Наверное, они делают парики. Или действительно стригут людей на дому… Точно. На фото они казались такими стильными. Может, они им нужны, чтобы…

– Зачем, Стеф? Для генетических экспериментов? Решили создать армию клонов из генетического материала своих клиентов, чтобы…

– Ты чего на меня кричишь? Что на тебя нашло?

– На меня? Это ты думаешь, что мы наткнулись на тайную коллекцию волос Видала Сассуна.