– Кричать или утра ждать?

– Ты точно гикнулся, старшой. Кричать – не услышат. Мало того, что задом к нам стоят, еще и бухие уже, не сомневайся. А до утра – вдруг случайно уснем, не выдержим стресса. Упадем и захлебнемся. Не, есть шанс выбраться быстро и без потерь.

– Как?

– Один присел, другой встал ему на плечи, выпрямились. Верхний дотянулся до края, выбрался. Ну и второго вытащил.

– И кто присядет?

– Ты, как командир, пославший бойца в пекло, то есть в дерьмо.

– С какой беды? Кто меня сюда заманил, придурок? Предупредил бы, и я бы вытащил тебя сверху давным-давно.

– Виноват, товарищ генерал, не подумал.

– Тогда лег, отжался!

– Ложиться-то зачем? Короче, давай на спичках вытянем. Спички тоже в брюках?

– А как же!

Достали, разломили одну. Вытянули. Выпало приседать Митьку.

– Ладно. Ты только того – побыстрей взбирайся, а то захлебнусь.

– Не зди, танкист! Задраить люки!

Митек набрал воздух в легкие, зажмурил глаза, присел.

Роберт со своей задачей справился так, как будто отрабатывал навык всю армейскую службу. Вытащил Митька. Легли на спину. Увидели звезды.

– Красота-то какая!

– Лирика это, Роберт! Но жить, правда, хорошо!

– А хорошо жить еще лучше…

– Поползли в баньку, что ли, зяма?

– Пошли. Мы ведь научились видеть в темноте.

– Да, лишая мозгов, Бог награждает другим.

И в одну минуту ставшие философами сержанты в запасе походкой победителей пошли в баню…

Когда в проеме открытой двери, при мерцающем свечном свете возникли фигуры Роберта и Митька в мокрых трусах, с перекинутой через плечо выстиранной в холодной воде одеждой, никто не удивился. Не было сил.

– Ну вы даете, мужики! – вяло икая, сказал Вовка. – На столе уже одна беленькая только осталась и плавленый сырок.

– Чистота – залог здоровья! – веско ответил Митек.

– А водка – вред, – резюмировал Роберт. – Хорошо, что мы не заправились перед этим.

– Кто знает, может, как раз наоборот. Пьяному ведь всегда по колено, а не по грудь, – задумчиво, будто припоминая что-то, пробурчал Митек.

1

– Для чего вы приехали в Москву? – Милиционер был явно «лимита». Имел молдавский акцент и был по-крестьянски дотошен. Он держал в руке наши документы, если студенческие билеты можно было счесть за таковые, и в третий раз задавал один и тот же придурковатый вопрос: – Для чиа-во пыре-ехалы у Мав-ску?

И в третий раз поочередно мы объясняли стражу порядка, что «у Мав-ску» мы «пыре-ехали» на два дня в гости к товарищу, который учится в Литературном институте.

– Зачем? – слегка менял пластинку сержант.

– Затем, чтобы навестить товарища и посмотреть Москву.

– Для чи-а-во? – и все начиналось сначала.

– Давай скажем ему, что хотим останкинскую дылду взорвать, – шепнул я Вовке.

Мент уловил звуковые колебания, зыркнул на меня, посмотрел поверх наших голов на виднеющийся недалеко остов всесоюзной телебашни и промолвил многозначительно:

– Вот, – и наконец-то открыл для изучения наши документы.

Уж не знаю, что ему послышалось, но первый этап неожиданного знакомства был преодолен. На дворе стоял январь семьдесят девятого. До Олимпиады было больше года, и московская милиция пока не отличалась особой нервозностью. Настойчивость сержанта больше напоминала стремление выслужиться на новом и перспективном месте.

– Так. Украинец? – спросил он меня, протягивая билет.

– Так точно! – неосведомленность сержанта по поводу стопроцентного варианта «Гуревич» мне явно импонировала.

Интересно, а фамилию Блюмкин как прокомментирует москвич из Молдавии? Милиционер открыл Вовкин студенческий. Я заглянул и обомлел.

В корочке красовалась два на два скуластая квадратная и бритая наголо после армии угрюмая внешность Степана Сорокопяткина. Сомкнутая намертво нитка губ, сведенные брови, боксерский нос. Напротив стоял Владимир Блюмкин. Рыжий, длинноволосый, с крупным горбатым шнобелем, как положено, бледный, худосочный, обросший двухнедельной щетиной, улыбался, размыкая пухлые губы и хлопая длинными ресницами.

«Сец, приплыли», – мелькнуло в голове. Захотелось допить початую бутыль портвейна и дожевать докторскую в нарезку. За нарезку, кстати, пришлось доплатить, и то после долгих уговоров дородной и хамоватой продавщицы:

– Ходют тут всякие… интеллигенты! – И смерила презрительным взглядом. В отличие от милиционера, продавщица безошибочно судила по физиономии, а не по документам.

Молдаванин поразглядывал студбилет, взглянул на Вовку, опять в документ и опять на оригинал. А, наплевать! Помирать так пьяными. Не контролируемый взглядом милиционера, я шагнул из-под фонаря влево, взял с ящика бутылку, повернулся спиной и сделал жадный глоток.

– Для чи-а-аво?..

Я поперхнулся заглоченным портвейном.

Вот же, придурок!

– А, ни-за-хер! – в сердцах ответил Вовка на одном дыхании, неожиданно делая ударение на предлоге и автоматически заложив руки за спину и наклонив голову. Перспектива обезьянника ощутимо дохнула перегаром и мочой.

– Так бы и говорили сразу, – резюмировал милиционер, демонстрируя осведомленность в иностранных языках, и вернул Вовке студенческий билет на имя Сорокопяткина. – Можете следовать по своим делам, – правая рука взметнулась к виску. Лихо отдав честь, милиционер развернулся и, почти чеканя шаг, удалился в направлении незримого мавзолея.

– Рот закрой и передай бутылку, – первым пришел в себя Вовка.

Если бы мент узнал правду о нашем приезде в Москву, то либо разговор с пристрастием, либо психушка нам были обеспечены. Но товарищ оказался Человеком с большой буквы и удовлетворился разглядыванием в полумраке чужого студбилета и Вовкиным «низахер». Непонятно о чем, но звучит вполне по-еврейски.

Мы допили, дожевали и отправились по своим делам: ПОЛУЧАТЬ НОВОЕ БЕЛОГВАРДЕЙСКОЕ ЗВАНИЕ «ПОРУЧИК» из рук самого фельдмаршала. Как вам обстановочка в эпоху развитого социализма?

2

Жили-были мальчики, учились в провинциальном, но очень известном универе. Играли мальчики в игру под названием «Энское гусарство», вместо принятого ЭГУ – энского госуниверситета. Были у мальчиков настоящая шашка и рог. Принимали друг друга в членство – старшие младших – посвящали в гусары. Обряд был смешанный – массонско-грузинский с оттенком одновременно рыцарства, белогвардейщины и пролетарской революционности. Посвящаемый вставал на одно колено. Старший – полковник – протягивал над ним оголенную шашку. Произносилась краткая речь, шашка опускалась на правое плечо. Вновь обретенный собрат поднимался с колен, принимал из рук старших рог с дешевой бормотухой, выпивал. Хором исполнялся куплет приходящей на ум революционной песни типа «Вихри враждебные веют над нами». Принятый в гусарство делал первичный взнос в размере бутылки водки и нарекался «подпоручик». В гробах одновременно переворачивались воеватели за царя и отечество и фанатичные последователи Маркса, последний Николай обнимал Ленина, оба плакали.