«Дорогие мои Кирилл, Степан, Катерина, Тамара, Савелий, Гуля, Николай, Абрам, Елена! Вы скрасили последние дни моей жизни».

После первых строк Кирилл отложил письмо и зарыдал.

Когда успокоился, начал снова:

«Дорогие мои Кирилл, Степан, Катерина, Тамара, Савелий, Гуля, Николай, Абрам, Елена! Вы скрасили последние дни моей жизни. Спасибо вам, дорогие дети, за ваши чистые души, за ваше желание жить и делать добро. Никогда не обижайте друг друга. Я буду рядом с вами. Даже если вы меня не замечаете, всё равно помните о бабушке Тоне.

Кирилл, дорогой мой внук! И даже если в тебе не течёт моя кровь, знай – я ни на минуту не пожалела, что забрала тебя с собой. Мы с дедом нашли тебя на вокзале. Ты сидел под деревом рядом с собакой. Помнишь Жульку? Ты должен её помнить. Жулька зализывала рану на твоей коленке и нас к тебе не подпускала. Хитростью дед взял тебя на руки. Собака увязалась с нами.

Так ты пришёл в нашу семью. Считай своим днём рождения 8 ноября 1918 года. Это тот день, когда у тебя появились бабушка и дедушка. На вид тебе было около года…»

Кирилл помнил Жульку. Собака умерла, когда ему было 10 лет. С Жулькой было связано много историй из детства. Она и рыбу умела ловить лучше всякого рыбака, и уток в загон отправляла, когда те не слушались хозяина, и потерявшихся колхозных коров находила.

Жулька была лучшим другом Кирилла. И когда она умерла, Кириллу казалось, что от его сердца отрезали кусок и закопали вместе с собакой.

Дальше в письме было обращение к Степану:

«Степан, мой дорогой внук! Тебя мы нашли 9 июня 1919 года на ярмарке. Дед пошёл покупать валенки на зиму. Продавала их в тот день одна старушка. Смешливая такая старушка. Мы подходим, она нам говорит:

– Говорящие валенки не желаете? – и смеётся.

А я только тогда заметила, что в валенке сидел ты. Только глаза было видно и макушку. Дед расхохотался и вдруг ляпнул:

– Ну коли валенки говорящие, так давай нам их! Говорилку тоже заберём!

Старушка к деду в ноги бросилась и запричитала:

– Родненький, забери его! Бесплатно отдам вместе с валенками. Уморилась я с ним. Стара, чтобы детей воспитывать. Живём впроголодь. Сын погиб, невестка утопилась.

А на меня этого оставили. Он есть хочет всё время. Зубов нет у него, у меня тоже. Как мне его выкормить? Забирай, родненький. Хочешь, вот ещё валенки для жены возьми. Пригодятся.

Дед сначала отнекивался. А потом на меня уставился и спрашивает:

– Ну что, Тоня? Валенки говорящие забираем?

А я что… Я согласилась. Так у нас появился Стёпка. Говорливый ты был, жуть! Дед тебя потом часто в валенок сажал и посмеивался. А ты и рад был».

Кирилл улыбнулся. Он помнил, как Стёпка в валенке сидел. Мал был и сам тогда, но в памяти это сохранилось.

«Катерина, внученька моя дорогая! Не дано было тебе мамкиного молока отведать. Лежала ты 19 августа 1921 года в поле и кричала. Маленькая ты была, в кровушке материнской вся. А матушка твоя богу душу отдала.

Ездили мы с дедом по соседним сёлам с тобой и телом твоей матушки, родственников искали. Никто вас не признал. Пришлось тебя с собой забрать, а матушку похоронить.

В Егоровке её предали земле. Имя ей по святцам дали. Христина. Могилка её на пригорке. Самая заметная. Дед такой крест сколотил, что его за версту видать.

Стёпкино имя старушка назвала тогда. А Кирилла и Катерину мы сами назвали. Дед называл. По именам своих родителей.

Вот такие дела. Когда деда забрали, я хотела руки на себя наложить. Что-то стало мне трудно. Выгнала вас. Прощения за это просить не буду. Неизвестно, что сталось бы с вами. Забрали бы в ссылку или ещё куда. Здесь вы хотя бы вместе.

Низко кланяюсь перед Савелием. Это ж кто породил этого ангела?

Счастья всем вам, дети мои! Силы заканчиваются, да и писать уже нечего. Храни вас Бог, аминь…»

Кирилл дочитал, прижал письмо к сердцу.

Остался ночевать в доме. Затопил печь.

Ночью ему показалось, будто его кто-то позвал.

Он вскочил, стал озираться по сторонам.

А в доме темнота! Дрова в печи потрескивают.

Подошёл к окну, на улице было ветрено. Он вглядывался в темноту и вдруг ему почудилось, что под старой липой танцует девушка в белом платье. Да такая красивая, что не описать словами. Кирилл накинул тулуп и выбежал на улицу. Быстро обошёл дом, потёр глаза.

А она танцует. Рукой к себе манит. На голове у неё ободок со сверкающими камнями, на запястьях браслеты позвякивают.

– Во дела! – прошептал Кирилл. – Ты кто?

Девушка улыбнулась и исчезла.

Кириллу стало не по себе. Он схватился за голову и побрёл домой. На пороге упал.

Когда очнулся, было уже утро.

Замёрз так, что не чувствовал ни рук, ни ног.

Кое-как заполз в дом. Руки приложил к печной дверце. А она еле тёплая. Отогрелся. Затопил опять.

– Так и замёрзнуть немудрено, – сказал он вслух.

Стал собираться. Положил в мешок рушники, которые вышивала баба Тоня, именные ложки. Их дед заказывал на ярмарке для каждого ребёнка. Открыл крышку комода.

На ровно сложенной стопке новых простыней лежал газетный свёрток. В нём было три фотографии. На одной дед и баба Тоня, на другой они же и маленький Кирилл. На третьей – девушка в белом платье из ночного видения Кирилла с надписью на обратной стороне: «Мамушке Степаниде и отцу Михаилу от Тонечки в институтские дни. Июль 1888».

Кирилл перекрестился, поцеловал фото и решил, что это баба Тоня приходила прощаться.

В родном доме прожил ещё три дня.

Потом заколотил дверь, попрощался с соседом и вернулся в город.

Письмо читал вслух перед всеми Савелий. Катька рыдала так, что еле её успокоили.

В тот день решили опять собирать общак.

Тамара была уже здорова. Но как страшно ей было думать о возвращении домой!

Савелию она рассказала, как попала в город.

Он говорил, что готов домой её отвезти, но беглянка не захотела.

Она не понимала, почему ей так нравится в этом подземелье.

– Ну я ещё немного побуду с вами. Ещё немного, и домой.

– Мамка там нервничает. А ты… – укоризненно говорил Савелий.

Но Тамара упрямилась.

Инга так и не вернулась.

Несколько раз в гости приходили Санька со Светой. Приносили конфеты и мандарины.

Тамара никогда не видела мандаринов. Долго держала в руках, обнюхивала.

Она очень сдружилась с Гулей. Та