команду «направо!», так разворачиваться в сторону той руки, которая держит гаолян. Ван Вэньи стал-таки солдатом, но оружия у него не было, и бабушка отдала ему наш дробовик.

Когда они поднялись на извилистый берег Мошуйхэ, не было времени любоваться на желтый лилейник, который пышным цветом цвел по обе стороны насыпи, и заросли кроваво-красного гаоляна, простиравшиеся за насыпью. Женщины спешили на восток. Супруга Ван Вэньи привыкла к трудностям, а моя бабушка – к комфорту, бабушка обливалась потом, а у жены Ван Вэньи и капельки пота не выступило.

Отец давно уже прибежал к началу моста и отчитался перед командиром Юем, сказал, что лепешки скоро принесут, и командир с довольным видом потрепал его по голове. Большая часть отряда залегла в гаоляновом поле и грелась на солнышке. Отцу скучно было сидеть на месте, он нырнул в гаоляновое поле с западной стороны дороги, чтобы посмотреть, чем там занят Немой и его ребята. Немой увлеченно точил свой кинжал; отец, придерживая браунинг за поясом, встал перед ним с победоносной усмешкой. При виде отца Немой осклабился. Некоторые солдаты спали и громко храпели. Те, кто не спал, тоже лениво валялись, с отцом никто не разговаривал. Отец вновь выскочил на шоссе, где через желтизну проступал белый цвет, поскольку дорога уже совсем притомилась. Ее преграждали грабли, лежавшие рядком, их острые зубья тянулись в небо, и отец прямо-таки ощутил, что и грабли изнывали уже от ожидания. Каменный мост припал к воде, как больной, только-только начавший поправляться от тяжелого недуга. Отец уселся на насыпи, глядя то на восток, то на запад, то на воду, то на диких уток. Речка была очень красивой, каждая водоросль жила своей жизнью, каждый крошечный гребешок волны скрывал секреты. Отец увидел на дне несколько кучек белых костей, то ли мулов, то ли лошадей, плотно облепленных водорослями, и снова вспомнил тех двух наших больших черных мулов. Весной в полях целыми толпами скакали дикие зайцы, бабушка верхом на муле с охотничьим ружьем в руках гонялась за ними. Отец тоже сидел на муле, обнимая бабушку за талию. Зайцы испуганно шарахались, и бабушка их подстреливала, а когда они с отцом возвращались домой, то на шее мула болталось сразу несколько диких зайцев. Один раз, когда бабушка ела зайчатину, у нее между задними зубами застряла дробинка размером с большое гаоляновое зерно и никак не вынималась.

А еще отец наблюдал за муравьями. Отряд темно-красных муравьев поспешно перетаскивал ил. Отец положил в середину их цепочки ком земли, но те муравьи, которым этот ком преградил путь, не пошли в обход, а принялись энергично карабкаться вверх, тогда отец швырнул ком в реку, по воде пошли круги, но плеска не было. Солнце стояло в зените, над рекой в горячем воздухе поднимался специфический запах, напоминавший рыбный. Все вокруг сверкало и жужжало. Отцу показалось, что все пространство между небом и землей было заполнено красной гаоляновой пыльцой и ароматом гаолянового вина. Он лег на спину, и в этот момент его сердце подпрыгнуло. Только потом он понял: ожидание оказалось не напрасным, но плоды его были весьма заурядными, простыми и естественными. Отец увидел, как по шоссе среди гаоляна в его сторону беззвучно ползут четыре темно-зеленых существа, напоминающие огромных жуков.

– Грузовики! – невнятно проговорил отец, но на него никто не обратил внимания. – Японские черти! – Отец подпрыгнул, в растерянности глядя на машины, которые двигались в его сторону, словно метеоры, за ними тянулся длиннющий темно-желтый хвост дыма, а из передней части с треском вырывались раскаленные добела лучи. – Грузовики приехали!

Слова отца, как нож, сразили всех наповал, и гаоляновое поле накрыла тревожная тишина.

Командир Юй довольно хмыкнул:

– Приехали все-таки, сволочи! Братцы, готовимся, по моей команде открывайте огонь!

С западной стороны дороги Немой подпрыгнул, хлопнув себя по заду. Несколько десятков солдат наклонились, похватали оружие и улеглись на пологом склоне.

Стало слышно гудение моторов. Отец улегся рядом с командиром Юем, вытащив тяжелый браунинг, запястья затекли и горели огнем, ладони вспотели и стали липкими, мышца между большим и указательным пальцем сначала дернулась, а потом ее и вовсе свело судорогой. Отец с изумлением наблюдал, как небольшой участок плоти размером с абрикосовую косточку ритмично трепыхается, словно там спрятан цыпленок, пытающийся выбраться из скорлупы. Он не хотел, чтобы кисть дрожала, но поскольку сжал пистолет слишком сильно, то следом затряслась вся рука. Командир Юй легонько надавил ему на спину, кисть перестала дрожать, и отец переложил браунинг в левую руку, но пальцы правой скрючило так сильно, что они целую вечность не могли распрямиться.

Грузовики стремительно приближались, увеличиваясь в размерах, из глаз размером с лошадиное копыто на мордах грузовиков лился белый свет. Громкий гул моторов, словно ветер перед внезапным ливнем, принес с собой незнакомое волнение, которое давило на людские сердца. Отец видел грузовики впервые в жизни и гадал, чем питаются эти чудища, травой или кормом, пьют воду или кровь, ведь они бегали даже быстрее, чем те два наших молодых сильных мула на тонких ногах. Луноподобные колеса быстро вращались, поднимая облака желтой пыли. Вскоре стало видно и что перевозили в грузовиках. На подъезде к каменному мосту автоколонна замедлила ход, желтый дым, тянувшийся за машинами, переместился вперед, скрыв за пеленой два десятка японцев в коричневой форме и блестящих стальных шлемах. Только потом отец узнал, что эти шлемы называются касками. (В одна тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году, когда началась массовая выплавка стали[31], у нас конфисковали все котелки, и мой старший брат стащил одну такую каску из груды металлолома и подвесил ее над очагом, чтобы кипятить воду и готовить еду. Когда отец зачарованно смотрел, как в огне каска меняет свой цвет, его глаза обрели торжественно-печальное – как у старого коня – выражение.) На двух грузовиках, что ехали посередине, были свалены небольшой горкой белоснежные мешки, а в последней машине, как и в первой, стояло двадцать с чем-то японцев в стальных касках. Колонна подъехала к насыпи, неспешно крутившиеся колеса казались громоздкими, а квадратными мордами грузовики напомнили отцу голову гигантской саранчи. Желтая пыль постепенно оседала, а из задней части машин вырывались клубы темно-синего дыма.

Отец вжал голову в плечи, холодок, которого он доселе не испытывал, от ступней поднялся в живот, собрался там в комок и давил изнутри. Ему ужасно захотелось по-маленькому, он с силой сжал ягодицы, чтобы не обмочить штаны. Командир Юй строгим голосом прикрикнул:

– Ну-ка не ерзай тут, постреленок!

Отец не мог уже терпеть и попросил у названого отца позволения сходить отлить.

Получив разрешение, он отполз до гаолянового поля и с силой выпустил струю мочи, такой же темной, как гаолян, и обжигающе-горячей. Он почувствовал неимоверное облегчение. Отец невольно окинул взглядом лица партизан – все они были свирепыми и страшными, как у статуй в храмах. Ван Вэньи высунул язык, глаза его остекленели, как у ящерицы.

Грузовики, как огромные настороженные звери, поползли вперед, затаив дыхание. Отец уловил исходящий от них запах. В этот момент бабушка в насквозь мокрой от пота красной куртке и пыхтящая от натуги жена Ван Вэньи вышли на извилистую насыпь вдоль реки Мошуйхэ.

Бабушка несла на коромысле лепешки, а жена Ван Вэньи – ведра с похлебкой из золотистой фасоли. Они с облегчением увидели вдали печальный каменный мост через Мошуйхэ. Бабушка радостно сообщила жене Ван Вэньи:

– Тетушка, наконец-то мы дотащились!

После замужества бабушка всегда жила в достатке и роскоши, от тяжелого коромысла на нежном плече остался глубокий фиолетовый след, который сопровождал ее до конца жизни и вместе с ней вознесся на небо, став славным символом героической борьбы бабушки против японских оккупантов.

Отец увидел ее первым. Повинуясь какой-то таинственной силе, он повернул голову на запад, тогда как взгляды остальных были прикованы к неспешно приближавшимся грузовикам. Отец увидел, как бабушка огромной ярко-красной бабочкой медленно летит в его сторону. Он громко