– Мама!

Его крик словно бы послужил приказом, и японцы открыли с грузовиков кучный огонь. На крышах были установлены три ручных пулемета «Тип 11»[32]. Звук выстрелов был мрачным, как лай собак в дождливую ночь. Прямо на глазах отца куртка с треском лопнула на груди матери, и образовались две дырочки. Бабушка радостно вскрикнула, рухнула на землю, а сверху ее придавило коромыслом. Две плетеные корзины с лепешками разлетелись в стороны, одна укатилась на юг от насыпи, а вторая – на север. Белоснежные лепешки, ярко-зеленый лук и раздавленные яйца для начинки рассыпались по сочной траве на склоне. После того как бабушка упала, из квадратного черепа жены Ван Вэньи прыснула красно-желтая жидкость – брызги разлетелись аж до гаоляна под насыпью. Отец увидел, как эта маленькая женщина, сраженная пулей, пошатнулась, потеряла равновесие, накренилась к южному склону насыпи и скатилась к реке. Ведра, которые она несла на коромысле, опрокинулись, и похлебка растеклась, словно кровь героев. Одно из железных ведер, подпрыгивая, докатилось до реки и потихоньку поплыло по темной воде, миновало Немого, пару раз ударилось об опору моста, проскользнуло под пролетом и оставило позади командира Юя, моего отца, Ван Вэньи, Седьмого и Шестого братьев Фан.

– Мама-а-а! – в ужасе крикнул отец и метнулся к насыпи.

Командир Юй попытался схватить отца, но не сумел. Он прорычал:

– Вернись!

Отец не слышал приказа, он ничего не слышал. Маленькая худенькая фигурка отца мчалась по узкой насыпи, на ней играли пятна солнечного света. На подходе к насыпи отец выкинул тяжелый пистолет, и тот приземлился на золотисто-желтый цветок латука с поломанными листьями. Раскинув руки, словно крошечный птенчик в полете, отец несся к бабушке. На насыпи было тихо, можно было услышать, как оседает пыль, вода, казалось, лишь светится, но остается неподвижной, а гаолян под насыпью стоял безмятежно и торжественно. Маленькая худенькая фигурка бежала, но отец казался величавым и героически-прекрасным. Он пронзительно кричал «мама-мама-мама!», и это слово было насквозь пропитано кровью и слезами, родственной любовью и высоким порывом. Отец добежал до конца восточной части насыпи, перемахнул через заграждение из грабель и начал карабкаться по склону западного отрезка насыпи. Под дамбой промелькнуло окаменевшее лицо Немого. Отец добежал до тела бабушки и позвал ее. Она лежала на насыпи, уткнувшись лицом в траву. На спине у нее виднелось два пулевых отверстия с рваными краями, из которых пробивался запах свежего гаолянового вина. Отец потянул бабушку за плечи и перевернул. Лицо бабушки не пострадало, на нем застыло серьезное выражение, ни одна волосинка не выбилась из прически, челка свисала на лоб пятью прядками, кончики бровей слегка опустились. Глаза бабушки были приоткрыты, губы казались пунцовыми на пепельном лице. Отец схватил теплую бабушкину ладонь и снова позвал ее. Бабушка распахнула глаза, и лицо расплылось в невинной улыбке. Она протянула сыну руку.

Грузовики японских чертей остановились у въезда на мост, гул моторов звучал то громче, то тише.

Какой-то высокий человек метнулся на насыпь и стащил вниз отца и бабушку. Это Немой подоспел как раз вовремя. Отец и опомниться не успел, как еще одна пулеметная очередь, подобная порыву ветра, сломала и разбила вдребезги бесчисленное количество стеблей гаоляна у него над головой.

Четыре грузовика встали притык друг к другу и не двигались, пули, летевшие из пулеметов, стоявших на первом и втором грузовике, собирались в жесткие ленты света, которые пересекались друг с другом, напоминая драный веер. То к востоку, то к западу от шоссе рыдал гаолян. Его поломанные конечности падали на землю или дугой летели по воздуху. От глухих ударов пуль, долетавших до насыпи, рождались пузыри желтой пыли.

Партизаны на склоне вжались в траву и чернозем, не шевелясь. Пулеметная очередь продолжалась три минуты, потом внезапно прекратилась; все пространство вокруг грузовиков было усыпано золотистыми гильзами.

Командир Юй тихо скомандовал:

– Не стрелять!

Японцы молчали. Пороховой дым тонкими струйками плыл вслед за легким ветерком на восток.

Отец рассказывал мне, что в этой тишине Ван Вэньи, шатаясь, поднялся на насыпь. Он стоял там с дробовиком в руке, широко распахнув глаза и открыв рот, весь его вид выражал страдание. Ван Вэньи громко крикнул: «Жена-а-а-а!», – но не успел ступить и двух шагов, как несколько десятков пуль пробили в его животе огромную сквозную дыру в форме месяца. Пули с ошметками кишок с шумом просвистели над головой командира Юя.

Ван Вэньи тут же свалился с насыпи и скатился к реке, по другую сторону моста от своей жены. Его сердце еще билось, голова осталась целой и невредимой, а душу пронзило необычное чувство полного понимания.

Отец поведал мне, что жена родила Ван Вэньи одного за другим трех сыновей. На гаоляновой каше детишки росли пухленькими, толстощекими и очень подвижными. Однажды Ван Вэньи с женой ушли в поле мотыжить гаолян, сыночки остались играть во дворе, а над деревней пролетел со странным жужжанием двукрылый японский самолет. Самолет снес яйцо, которое упало во дворе Ван Вэньи, и все трое сыновей разлетелись на мелкие кусочки, которые попали на конек крыши, зацепились за ветки деревьев, размазались по стенам… Стоило командиру Юю поднять знамя борьбы с японцами, как жена Ван Вэньи привела к нему мужа…

Командир Юй скрежетал зубами от ярости, не сводя взгляда с Ван Вэньи, голову которого уже наполовину скрывала вода. Он снова тихо прорычал:

– Не двигайтесь!

8

По бабушкиному лицу скакали гаоляновые зернышки, вылетающие из колосков, и одно зернышко попало прямиком между слегка приоткрытыми губами и лежало на белоснежных зубах. Отец смотрел, как ярко-алые губы бабушки постепенно бледнеют, задыхаясь, он звал ее, и слезы в два ручья капали ей на грудь. Под гаоляновым дождем бабушка открыла глаза, они сияли перламутровым блеском. Бабушка сказала:

– Сыночек… а где твой названый отец…

– В бою!

– Он и есть твой родной папа…

Отец покивал.

Бабушка попыталась сесть, ее тело дернулось, брызнули две струи крови.

– Мам, я схожу за ним, – сказал отец.

Бабушка махнула рукой, потом внезапно села.

– Доугуань… сыночек… помоги мне… давай вернемся домой… домой…

Отец встал на колени, чтобы бабушка могла обхватить его за шею, потом с усилием поднялся, потащив за собой бабушку. Кровь на ее груди быстро испачкала голову и шею отца, он внезапно почувствовал, что свежая кровь бабушки сильно пахнет гаоляновым вином. Бабушкино тяжелое тело опиралось на отца, на дрожащих ногах нетвердой походкой он потащился в заросли гаоляна. Над их головами пули нещадно истребляли гаолян. Отец раздвигал густые стебли, продвигаясь шаг за шагом, пот и слезы перемешивались с бабушкиной свежей кровью, обезображивая его лицо. Отцу казалось, что бабушкино тело становится все тяжелее и тяжелее, гаоляновые листья безжалостно резали его. Отец упал на землю, а сверху его всей тяжестью придавила бабушка. Он выкарабкался наружу и уложил бабушку ровно. Лежа на спине, она издала протяжный вздох и еле заметно улыбнулась. Эта загадочная улыбка словно паяльником выжгла в памяти отца след, похожий на лошадиное копыто.

Бабушка лежала, чувствуя, как обжигающая боль в груди потихоньку стихает. Она внезапно поняла, что сын расстегнул ее одежду и закрыл рукой пулевые отверстия, одно над грудью, другое под грудью. Его ладони окрасились бабушкиной кровью в красный и зеленый, бабушкина белоснежная грудь тоже окрасилась кровью в зеленый и красный. Пули прошли навылет через бабушкину высокую грудь, обнажив бледно-красные соты молочной железы. Отцу больно было на это смотреть. Остановить кровь из раны не получалось, кровь вытекала, и бабушка бледнела на глазах, тело обретало легкость, словно в любой момент могло подняться на небеса.

Бабушка с довольным видом смотрела на точеное лицо моего отца в тени гаоляна – их совместное с командиром Юем творение, – и яркие картины минувших дней пролетали перед ее глазами, словно резвые скакуны.

Она вспомнила, как тогда, под проливным дождем, ее в паланкине, словно лодке, внесли в деревню, где жила семья Шань Тинсю. По улицам ручьями текла вода, и на ее поверхности плавала гаоляновая шелуха. Когда свадебная процессия