Она не спрашивала, куда ее ведут. Много чести говорить с ними. лишь крепко сжимала кулаки под широкими рукавами кимоно. Стражники шли по бокам от нее, высокие и мрачные, и их шаги звучали гулко, словно отсчитывали время до ее приговора.

Талила скривила губы. Если они надеялись ее запугать, то напрасно. Она давно отучилась бояться, а все самое страшное с ней уже произошло.

Она удивилась, когда узнала коридоры, по которым уже проходила. Вместе с Клятвопреступником, на тот торжественный прием, устроенный в честь их свадьбы.

Когда стражники раздвинули перед Талилой дверные створки, она вновь оказалась внутри просторного помещения, которое оказалось практически пустым. По углам и вдоль стен сгущалась темнота, и ее отпугивали лишь дрожащие отсветы пламени из масляных ламп.

В центре зала возвышался трон. Император сидел неподвижно, как статуя, его лицо скрывала тень, а вокруг него стояли самураи, их доспехи поблескивали в неровном свете ламп.

Но взгляд Талилы тут же упал на фигуру, лежащую в нескольких шагах от подножия трона. Человек — мужчина — лежал, словно сломанный, на татами. Свет пробегал по его одежде, по спутанным волосам, и ее сердце замерло. Она узнала его.

Ее муж.

Талила не сразу поверила своим глазам. Сперва ей показалось, что Клятвопреступник был мертв, но затем мужчина слабо пошевелился, и по залу эхом прокатился его тихий стон, от которого у нее все сжалось внутри, а горло перехватило странное удушье. Он уперся в татами ладонями и приподнялся на вытянутых руках, а затем сел, и разорванная куртка соскользнула с его спины, и под правой лопаткой Талила увидела ее.

Печать.

Рабскую печать. Печать подчинения.

Печать, которую запретил еще дед правящего ныне Императора.

Что-то внутри нее щелкнуло, словно порвалась струна.

Во второй раз за столь короткое время Талила подумала, что собственные глаза ее обманывают. Этого просто не могло быть.

Но расстояние между ней и Клятвопреступником было небольшим, и потому печать она видела очень и очень четко. Омерзение с отвращением прилили к горлу, и Талила обхватила ладонью шею, чтобы остановить тошноту.

Два символа, из которых состояла печать, выглядели словно свеженанесенное клеймо. Набухшие, налившиеся цветом и кровью, воспаленные. Вокруг них по коже расползались алые линии.

Император отвел взгляд от Клятвопреступника и перевел его на Талилу. Стражники грубо толкнули ее в спину, желая бросить на колени, но она устояла на ногах. Она все же была воином и умела держать удар. Она сделала несколько шагов вперед и сама опустилась на татами: как бы ей ни претило преклоняться перед человеком, который сидел на троне, но это было самым разумным из всего, что она могла сделать.

Но голову перед ним Талила опускать не стала. На языке ощущалась горечь. Она смотрела на Клятвопреступника, который с трудом сидел, опираясь на дрожащие руки, и перед глазами стояла его фигура, распростершаяся на татами, когда она только вошла в этот огромный и пустой зал.

Волна удушающей ненависти и отвращения поднималась изнутри. Она думала, что более мерзким, чем уже, Император в ее глазах не станет. Но, как оказалось, у его не человечности не было предела. Использовать печать подчинения на собственном брате... пусть и бастарде, но они были рождены от одного отца. И Клятвопреступник был старшим.

Кто же поставил ему это печать? Как он сам это допустил?..

— А-а-а-а... Талила.

Император посмотрел на нее, и ей не удалось сдержать дрожь отвращения.

— Говорят, с тебя осмелились снять кандалы, нарушив мой приказ. Подойди и покажи их мне.

Прежде, чем Талила сделать шаг, заговорил ее муж.

— Оставь ее... брат. Ее вины нет... она была без сознания...

Ее ноги словно приросли к татами, а взгляд не отрывался от его изможденного лица. В неверном свете масляных ламп она заметила кровь на его губах.

— Тихо! — взревел Император. — Конечно, твоя девка была не в себе! Иначе ни ты, ни я сейчас бы здесь не сидели. Ты мог убить нас!

Он взмахнул рукой, сжав кулак, и Клятвопреступника скрутила новая волна боли. Его плечи сгорбились, спина — изогнулась, дрожь в руках усилилась, и спустя несколько секунд он вновь рухнул лицом на татами. Печать под его лопаткой стала практически алой, цвета крови.

Талила сцепила зубы. Зачем он за нее заступился? Пусть бы она показала Императору оковы — разве это что-то изменило бы?..

Император устало опустил руку и откинулся на спинку трона, шумно выдохнув. Использование печати стоило ему немало сил.

— Знал бы, что твой муж окажется такой размазней, взял бы тебя себе третьей женой, — бросил он брезгливо Талиле.

«Не взял бы, — подумала она ожесточенно. — Не взял бы, ведь ты боишься меня даже в оковах».

— Забирай его! — Император махнул ладонью.

— Что?.. — невольно сорвалось с губ Талилы.

— Забирай его и уводи прочь с моих глаз! Я запрещаю кому-либо его лечить и прикасаться! Или ты, или никто!

Молча она смотрела Императору в лицо, пытаясь увидеть хоть что-то человеческое за его безумным взглядом и искаженными чертами. Но с тем же успехом она могла заглядывать в черную, бездонную бездну.

Талила не двигалась с места. Император хочет, чтобы она помогала убийце своего отца? Лечила человека, который уничтожил ее род?..

«Но по своей ли воле?..» — мелькнула мысль, от которой она быстро отмахнулась.

— Мамору, твоя жена не умеет подчиняться приказам. Прямо как ты, — Император покачал головой. — Заставь ее.

Но в этот момент он поднял голову. Их взгляды встретились. В его глазах не было мольбы — ни просьбы, ни надежды. Только боль, усталость и, возможно, отчаяние. Он не произнес ни слова.

В этот миг, в этом тяжелом молчании, что-то внутри нее содрогнулось.

Он не знал, поняла Талила.

Император не знал, что Клятвопреступник не может заставить ее, ведь их брак все еще не был скреплен по-настоящему. Лишь на свитках с печатями. У него не было власти над ней. Он сам от этого отказался... Тогда, в их первую ночь. Он ведь не тронул ее.

Талила смотрела на мужа, и все в ней разрывалось на части. Она ненавидела его. За все. За ту боль, которую он принес ей. Но в то же время, глядя на него, в ней что-то ломалось. Ее губы сжались, а внутри поднялась горечь.

— Я жду, Мамору, — сказал Император, его терпение явно было на исходе.

Он ждет того, что никогда не случится.