уже на излете полоснул нападающего по животу. С коротким вскриком он рухнул, его тело тяжело ударилось об пол. Мамору стоял над ним, тяжело дыша. Клинок в его руке дрожал.

Последний самурай шагнул вперед, чтобы подкрасться к нему со спины. И Талила, застывшая у стены и молчаливо наблюдавшая за поединком, бросилась ему наперерез, сбив с ног. Он попытался откинуть ее в сторону, словно тряпичную куклу, но ее наставники не зря ели свой рис. Она ушла от захвата и вцепилась в него голыми руками, и, наверное, смогла бы одолеть, но подошедший Мамору снес ему голову одним точным ударом.

После этого катана выскользнула из его рук и с глухим стуком упала на татами. Он покачнулся, но устоял. И обернулся за спину: тени в саду рассеялись, словно их никогда не было.

— Зачем ты вмешалась? — с ожесточением спросил он, обращаясь к Талиле.

Та усмехнулась и перекатилась в бок, подальше от мертвого самурая. И подняла дерзкий, непокорный взгляд.

— Чтобы ты ответил на мои вопросы. Я спасла тебе жизнь, и ты передо мной в долгу. Ты не можешь отказаться. Я хочу, чтобы ты расплатился со мной, рассказав правду.

По губам Мамору скользнула усмешка, и Талила мгновенно подобралась, готовясь не то атаковать, не то защищаться. Но она по одному его взгляда могла с уверенностью сказать, что идти у нее на поводу он не намерен.

Он так ничего и не сказал. Подошел, прихрамывая, к одному из валявшихся на татами самураев и краем лезвия, брезгливо поддел пояс куртки. Мамору едва дотронулся до одежды, но этого хватило, чтобы остро наточенная катана разрезала ткань. Талила, поборов злость и раздражение, подошла к мужу, чтобы взглянуть на нападавшего. Она нахмурилась, когда увидела, что его грудь полностью покрыта темными узорами. За ними виднелись лишь несколько островком голой, нетронутой кожи.

Пока она пялилась на одного, Мамору осмотрел оставшихся двоих. Узоры на теле у них были различными, но в остальном все трое были схожи: черная одежда, черные рисунки. И ничего, что позволило бы узнать их имена. Или кто их нанял.

— Я знаю эти узоры, — сказала Талила. — Их набивают в стране Сёдзан. Вотчине теней.

— Они приходили за тобой. А еще раньше передали послание. Ты сговорилась с ними, чтобы сбежать?

— Когда бы я смогла с кем-то сговориться, если ты запер меня в этих покоях, как дикое животное и не пускал никуда? — она воинственно вскинула подбородок, но быстро остыла, когда Мамору посмотрел на нее, словно на неразумное, глупое дитя.

— Тебя здесь запер Император, — сказал он ровным голосом, от которого у нее внутри все сжалось. — Как и меня. Я бы увез тебя. Если бы мог.

— Печать?..

— Да, — коротко отрезал он и отвернулся.

Припадая на одну ногу и пытаясь это скрыть, Мамору подошел к кувшину и повязкам, которые чудом оказались нетронутыми во время короткой, яростной схватки. Он плеснул водой в лицо, позволив каплям стечь по шее и обнаженной груди, и позволил себе тяжелый, трудный выдох.

— Почему здесь никого нет? Слуг, стражников? Раньше они были...

— Это часть наказания, — он равнодушно пожал плечами. — Ты же слышала приказ Императора. Лечить меня позволено лишь тебе. Как и приближаться.

— Но... но это же…

Она хотела сказать: безумие. А потом поняла, что были вещи куда важнее этого.

— Они знали, что ты будешь один, — Талила бросила быстрый взгляд на трех мертвецов.

Она и не догадывалась раньше, насколько сильно все прогнило в императорском дворце. Шпионы и предатели наводнили ближайшее окружение Императора, а он срывал злость и пытал собственного брата. Человека, который не мог пойти против него. Даже если бы и хотел.

Но хотел ли?..

— Почему ты убил моего отца? На самом деле? — спрашивать о таком было больно.

Губы жгло огнем, и Талила чувствовала себя так, словно говорила о чем-то кощунственном. Как будто для нее имела значение причина!

Ведь это было неправильно и невозможно. Мамору убил, и этого должно быть для нее достаточно! Чтобы желать отомстить, чтобы желать смерти мужа.

Это было для нее достаточно.

Еще несколько дней назад.

— Принеси воды, — вместо ответа Мамору протянул ей опустевший кувшин. — Я расскажу.

— Я тебе не рабыня! — ненамеренно ощерилась Талила. — Сходи сам.

Она клацнула зубами, но было уже поздно. Муж смерил ее долгим, очень долгим взглядом. Она кожей почувствовала его презрение и едва заметно покраснела, и разозлилась на себя еще и за этого.

Так ничего не сказав, Мамору развернулся и зашагал прочь, а Талила словно приросла ногами к татами и могли лишь смотреть ему в спину. На безобразную печать-клеймо, которая заставляла горло сжиматься от тошноты и отвращения. Мужчина хромал. Шел медленно, перекосившись в плечах, потому что не мог держать спину ровно.

Так омерзительно она не чувствовала себя еще никогда прежде. Что с ней творилось — она не понимала. Казалось, во дворце Императора был отравлен даже воздух, иначе откуда в ней вылезло все это?.. Вся эта липкая дрянь, от которой на душе становилось тяжело и противно, словно она вляпалась в грязь?..

«Он убил твоего отца!» — мысль потонула в бесконечной веренице других, и вот уже Талила заспешила вслед Мамору. Она забрала из его рук кувшин, всеми силами избегая на него смотреть.

— Я принесу, — выдохнула она, и язык обожгло горечью.

Он промолчал, и она была ему благодарна.

Управлял ли ею лишь стыд, или желание узнать правду, или к ним добавилось сострадание к мужу, который выглядел так, словно одной ногой уже ступил в погребальный костер, она не знала. И не собиралась выяснять, потому что, единожды ступив на эту тропинку, уже не сможет с нее свернуть. И потому Талила молча вышла в соседнюю комнату, где в бочонке стояла свежая, чистая вода, зачерпнула ее кувшином и вернулась. Она стискивала зубы и приказывала себе не думать. И не рассуждать.

Мамору, ссутулившись, стоял снаружи, на деревянной веранде, нависая грудью над поручнями, в которые впивался ладонями. Талила сбилась с шага и вздрогнула. Увиденное сдавило ей грудь. Ни раны, ни пытки, ни следы ударов — ничего из этого ее так не тронуло прежде, как сгорбленная спина мужа теперь.

Наверное потому, что она сама слишком хорошо знала, каково это — когда не было мочи терпеть.

Талила решительно мотнула головой и быстро