Талила крепко сжала руки, чтобы скрыть дрожь. Ее глаза вновь устремились на мужа. Он все еще смотрел на нее, почти не мигая, и она ощутила, как по ее внутренней стене равнодушия пробежала первая трещина.

Сама не до конца осознавая, что она намеревалась сделать, Талила звонко, пронзительно закричала и рухнула на татами, словно подкошенная, и впилась раскрытыми ладонями в жесткие циновки.

Следом раздался довольный смех Императора.

— Так-то лучше, Мамору. Так-то лучше.

Талила замерла, прижимаясь щекой к татами. Ее сердце билось так быстро, как никогда прежде. Она притворилась! Она притворилась ради Клятвопреступника!.. Отец, верно, проклял ее уже тысячу раз, и это будет мало для такой отступницы, как она.

На дрожащих ногах она поднялась с циновки. Ее и впрямь трясло: от стыда за собственную ложь во имя убийцы ее рода. Она сделала шаг вперед. И ещё один. Император наблюдал, его глаза довольно сверкали в полумраке.

Талила хотела кричать, бросить ему в лицо, что она уничтожит его. Вместо этого она опустилась на колени рядом с мужем.

В этот момент она поняла, что пути назад больше нет.

Мамору ничего не сказал. Наверное, не мог, запоздало догадалась она. Сорвал горло, пока кричал от разрывающей его боли. Талила, собрав всю свою волю, помогла Клятвопреступнику подняться.

Предки рода уже прокляли ее. Больше ей было нечего терять.

«Я делаю это не для него, — сказала Талила себе. — Но чтобы это мучение наконец закончилось».

На краткое мгновение Мамору позволил себе прикоснуться к ее локтю, опереться на нее. Но, едва оказавшись на ногах, первым отстранился от Талилы. Она вдруг узнала его жест, его перекошенные плечи, когда одно было выше, чем другое. Она ведь видела его множество раз за предыдущие дни.

Тогда она удивлялась. Теперь же пришло понимание.

По пустынным коридорам дворца они добрались до спальни. Император потерял к ним всякий интерес, едва Талила смирила себя и опустилась на колени, чтобы помочь мужу. Но чутье подсказывало ей, что затишье было временным. Наказание Клятвопреступника было несоизмеримо с теми последствия, к которым могли привести его действия. В глазах Императора его поступок был сродни измене. И одним лишь наказанием, каким бы унизительным и болезненным оно ни было, он не отделается.

Они не отделаются.

Едва они пересекли порог спальни, Клятвопреступник резко отстранился от нее, будто ее прикосновения обжигали. Его лицо исказилось от боли, но он тут же выпрямился, словно на этом держалась его последняя гордость.

Наверное, так оно и было.

Он даже не взглянул на нее, и только дыхание выдавало, как ему тяжело.

Скрестив руки на груди, Талила застыла возле дверей, ледяным взглядом наблюдая, как Клятвопреступник опускается на колени рядом со стеной, сдвигает в сторону перегородку и вытаскивает из ниши узелки с лекарственными корнями и свертки с мазями.

Поимо воли ее взгляд возвращался к печати на его спине, которую не могли скрыть обрывки куртки. Та по-прежнему казалась налившейся кровью, словно пиявка. Смотреть на нее было мерзко, но не смотреть она почему-то не могла.

Талила наблюдала за мужем с тягучим, мучительным чувством. Она видела, как каждый жест давался ему с трудом. Клятвопреступник боролся не только с ранами и болью, но и с ее присутствием. Он не хотел показывать слабость. Особенно ей.

— Ты думаешь, я уйду? — нарушила она тишину и сделала шаг вперед.

Он поднял на нее взгляд — темный, острый, как лезвие кинжала. Потом криво усмехнулся, словно не он четверть часа назад валялся без сознания, уткнувшись лицом в татами.

— Такой милостью Боги меня не одарят.

Талила вспыхнула и сузила глаза. Жалость к нему — ее крохи — испарилась без следа. Она сжала руки, чтобы не поддаться импульсу подойти ближе.

— Зачем ты помог мне? Зачем снял кандалы?

У нее было столько вопросов, что она не знала, с чего начать. Но Клятвопреступник не был намерен делиться с нею ответами, потому что он лишь молча пожал плечами, отвернулся и принялся высыпать сушеные травы в миску с водой. Он стискивал зубы при каждом движении. При каждом. Кожа его лица бледнела почти до серости, ему было тяжело дышать, как будто воздух обжигал грудь.

— Печать, —Талила не собиралась молчать, словно послушная рабыня. — Кто тебе ее поставил?

Он будто не услышал ее. Вместо ответа он взял очередную повязку, смочил ее в воде с разведенными травами и принялся выжимать ее на плечо, под которым алела печать.

— Это из-за него, да? — произнесла она тихо, но ее слова рассекли воздух, как кнут. — Тебе поставили ее, чтобы Император мог держат тебя на привязи. Но кто это сделал?..

Его лицо исказилось, и он резко выпрямился.

— Замолчи, — произнес он с хрипотцой.

Ее губы сжались в тонкую линию, а в груди вспыхнуло жгучее возмущение.

— Это не твоё дело, Талила, — глухо сказал Клятвопреступник.

— Не мое дело?! — повторила она, глядя на него с вызовом. — Ты убил моего отца! По приказу Императора! И ты считаешь, что это не мое дело?!

— Чем меньше ты знаешь, тем лучше, — холодно ответил он.

Ее раздражение только росло.

— Зачем ты терпишь это? Зачем ты терпишь своего брата?!

Рука, в которой Клятвопреступник сжимал повязку, задрожала, и Талилу особенно остро кольнул этот простой жест. Руки, которые она привыкла видеть уверенными, теперь едва держали бинты. Произошедшее никак не желало укладываться у нее в голове. Она чувствовала себя, словно человек, бредущий наощупь над бездной по тонкому канату. Пыталась нащупать следующий шаг, пыталась выбрать верное направление, но всякий раз срывалась и падала в пропасть.

— Потому что я не могу его убить.

Талила вздрогнула, услышав ответ, который она уже не надеялась получить. Ее взгляд метнулся к печати, которая, вдоволь насытившись кровью, потускнела и перестала выделяться на коже вздувшимися рубцами.

— Ты мог бы не исполнять его приказы, — она с горечью его упрекнула. — Два раза не умирать.

Густую тишину разрезал его хриплый, пробирающий до мурашек смех.

— Это было бы моей величайшей слабостью. Умереть, чтобы избежать боли, избежать трудных решений, избежать испытаний? Я думал, тебя учили быть воином, учили сражаться, девочка.

Клятвопреступник покачал головой, и стыд, перемешанный со злостью, хлестнул Талилу по щекам. Не в первый раз убийца ее отца посмел ее осуждать. Ее!

— Скольких ты убил, подчиняясь его безумным