Седьмого декабря 1913 года настроение у Сталина было, похоже, уже получше. В письме, отправленном в Австрию «господину Радомысльскому», он, касаясь вопросов внутрипартийной борьбы, написал: «Рад, что разрыв во фракции произошел теперь, а не полгода назад: теперь никому из мыслящих рабочих не покажется разрыв неожиданным и искусственным». Такое боевое настроение было у Сталина даже в ситуации, когда он сам жил на грани почти полной нищеты[97]. Через два-три дня он написал тому же адресату: «В своем письме от 9/XI пишете, что будете присылать мне мой “долг” по маленьким частям. Я бы хотел, чтобы Вы их прислали возможно скоро, по каким бы маленьким частям ни было. (Если деньги будут, шлите прямо на меня в Костино.) Говорю это потому, что деньги нужны до безобразия. Все бы ничего, если бы не болезнь, но эта проклятая болезнь, требующая ухода (т. е. денег), выводит из равновесия и терпения. Жду. Как только получу немецкие книги, дополню статьи и в переработанном виде пошлю… Ваш Иосиф»[98].

Положение, в котором оказался Сталин, еще больше ухудшится благодаря стараниям Малиновского: в марте 1914 года Сталина перевезут в Курейку – маленькую рыбацкую деревушку, находящуюся в Заполярье, – и полицейский надзор за ним станет еще более тщательным.

Первое время Сталин жил в одной комнате со Свердловым – будущим председателем Всероссиийского Центрального Исполнительного Комитета. Они друг с другом не ужились. Сталин – грубоватый, замкнутый, неряшливый и неотесанный – был далек от того, чтобы стать для Свердлова любезным соседом. «Парень хороший, но слишком большой индивидуалист в обыденной жизни», – написал Свердлов о Сталине одному из своих друзей[99]. В конце мая они разъехались и стали жить отдельно. Свердлов тогда с огорчением написал: «Со мной товарищ. Но мы слишком хорошо знаем друг друга. Притом же, что печальнее всего, в условиях ссылки, тюрьмы человек перед вами обнажается, проявляется во всех своих мелочах. Хуже всего, что только со стороны “мелочей жизни” и виден. Нет места для проявления крупных черт. С товарищем теперь на разных квартирах, редко и видимся»[100]. Такое отсутствие взаимопонимания оказалось тем более вредоносным, что эти два человека были в Курейке единственными политическими ссыльными. Свердлова затем перевели в другую деревню, и Сталин остался в Курейке один. Несмотря на несходство характеров этих двух революционеров, Сталин поддерживал контакт со Свердловым в интересах их общего дела. Он встречался также и с другими своими товарищами по партии, находящимися в ссылке, – как, например, со Спандаряном, с которым он поддерживал дружеские отношения вплоть до смерти последнего[101].

Ссыльные жили в небольших домах и были отделены друг от друга десятками и даже сотнями километров пустынной местности, земля в которой была скована вечной мерзлотой. В течение долгой зимы, которая длилась обычно около девяти месяцев, столбик термометра то и дело опускался до отметки –50 °С. В этих крайне тяжелых условиях Сталин в конце концов адаптировался к новой жизни и сблизился с местными обитателями, принадлежавшими к северной народности, которая называлась «остяки». В условиях очень холодного климата эти люди существовали в основном за счет охоты и рыбной ловли. В течение многих месяцев Сталин жил, как и они, в хижине типа «иглу». Со временем появится легенда, изображающая его как друга бедняков, который помог им построить дом, общался с ними, жил их жизнью, ловил, как и они, рыбу в Енисее[102]. Впоследствии в Курейке создадут музей, в котором будут находиться экспонаты, относящиеся к пребыванию Сталина в этом Богом забытом месте с 1914 по декабрь 1916 года.

Во время пребывания Сталина в ссылке он смог написать статью «О культурно-национальной автономии», которую затем отправил для опубликования за границу при помощи Аллилуева. Не имея никаких известий относительно того, как эта статья была воспринята, он в 1914 году написал ироническое письмо Зиновьеву в Краков. «Новость: Сталин послал в “Просвещение” большую-пребольшую статью “О культурно-национальной автономии”. Статья, кажется, ладная. Он думает, что получит за нее порядочный гонорар и будет таким образом избавлен от необходимости обращаться в те или иные места за деньгами. Полагаю, что он имеет право так думать. Кстати: в статье критикуется брошюра Кострова (на грузинском языке) в связи с общими положениями культур-автономистов»[103]. Он пытался также во что бы то ни стало изучить иностранные языки. Двадцать седьмого февраля 1914 года он написал некоему Г. Белинскому, проживающему в тринадцатом округе Парижа: «По слухам, в Париже существует “Общество интеллектуальной помощи русским ссыльным”, а Вы, оказывается, состоите его членом. Если это верно, прошу Вас прислать мне франко-русский карманный словарь и несколько №№ какой-либо английской газеты. […] Сведения обо мне, если они Вам понадобятся в связи с присылкой книг, можете получить у Ю. Каменева, коему, кстати, шлю свой сердечный привет. Административно-ссыльный – Иосиф Джугашвили»[104]. Сталину также удалось во время своего пребывания в ссылке достать трактат Макиавелли «Государь», и он внимательно его прочел[105].

Все еще находясь в ссылке в Курейке, Сталин узнал о начале Первой мировой войны. Ни в одном из его писем не отражена реакция на это важнейшее событие. В тот – 1914 – год его материальное положение, похоже, стабилизировалось, и состояние его здоровья сразу же улучшилось. Ему как никогда раньше захотелось изучить французский и английский языки. В письме от 20 мая 1914 года, адресованном Зиновьеву (на его настоящую фамилию «Радомысльский»), находившемуся в Австрии, Сталин просил, как обычно, книги и «какой-либо (общественный) английский журнал (старый, новый, все равно – для чтения, а то здесь нет ничего английского, и боюсь растерять без упражнения уже приобретенное по части английского языка)»[106].

В том же 1914 году он написал одному своему товарищу о положении большевиков в России. В этом письме чувствуется, что его страсть к внутрипартийной борьбе еще больше усиливалась от того, что он не мог принимать в этой борьбе непосредственного участия. Однако его моральное состояние, похоже, было хорошим, да и настроение тоже. «Целую тебя в нос, по-эскимосски. Черт меня дери. Скучаю без тебя чертовски. Скучаю – клянусь собакой! Не с кем мне, не с кем по душам поболтать…»[107].