нами войну. В том, что это означает, какие хозяйственные последствия несет нашей стране, мы с Бернсторфом были совершенно единодушны.

Впрочем, я должен еще прибавить, что в течение разговора Бернсторф сказал мне, что целый ряд лиц, с которыми он встречается, полностью разделяют его точку зрения, но по сотне разнообразных причин не решаются высказывать ее публично, иногда даже создавая своим поведением такое впечатление, словно одобряют поведение наших оппонентов.

Граф Бернсторф уже при первой встрече произвел на меня самое лучшее впечатление. Это серьезный человек с большим опытом во внешней политике, которого я узнал потом ближе также в качестве очень благожелательного человека. За границей, особенно во время продолжительного пребывания в Америке, он освободился от консервативных взглядов, которые вызывают за границей такую нелюбовь к большинству людей его положения.

Две массовые забастовки 1917 и 1918 годов

Притеснения рабочих

Недовольство или, лучше сказать, негодование и голод дважды во время войны толкали рабочие массы на большие массовые выступления. Если бы я хотел пригвоздить к позорному столбу большинство прежних руководителей государственной жизни не только за интеллектуальные, но и за моральные грехи, то я мог бы заполнить эту книгу, страницу за страницей, самыми неслыханными насилиями и правонарушениями против политически неудобных людей, особенно против радикальных рабочих и социалистов. Даже и нам, которые день за днем имели дело со всем этим, каждый раз становилось непонятно, как мало психологической проницательности, а к сожалению, и честности было в руководящих военных кругах. Впрочем, и гражданские власти не отставали от такой военной практики в случае политических неудач или даже простого ущемления их тщеславия. Не нужно будет добавлять больше ни слова об отношении к рабочим, если я здесь расскажу о деле некоего барона, бывшего высокопоставленного должностного лица, и прибавлю, что чинившей в этом случае суд и расправу инстанцией был не кто-нибудь из командующих генералов, а бывший статс-секретарь министерства иностранных дел господин фон Ягов.

Дело Эккардштейна

В начале января 1916 года я узнал много дурного о поступках министра иностранных дел фон Ягова с бывшим советником посольства в Лондоне, бароном фон Эккардштейном. Барон продал одному издательству в Штутгарте рукопись своих мемуаров. В них будто бы содержалось доказательство того, что германское правительство в начале XX века нанесло обиду Англии, желавшей примкнуть к Тройственному союзу, и тем толкнуло ее в объятия Франции. Такое документальное свидетельство со стороны человека, который в занимаемой им должности непосредственно переживал все эти вещи, естественно, должно было быть в то время неприятно германскому правительству и прежде всего министерству иностранных дел. Тем не менее господин фон Ягов избрал линию поведения, которую не будет слишком сурово назвать скандальной. Господин фон Ягов приказал не только конфисковать рукопись, но и арестовать барона, которого перетаскивали из одной тюрьмы в другую, чтобы в конце концов посадить в дом умалишенных.

Барон фон Эккардштейн, который до вступления в дипломатию был офицером кавалерии, в начале войны не подлежал воинской повинности. Тем не менее он поставил себя в распоряжение военных властей для любой службы и, таким образом, получил назначение в службе связи. В один прекрасный день его вытащили из автомобиля и арестовали по подозрению в государственной измене. Дело заключалось в том, что министр фон Ягов в это время узнал, что барон фон Эккардштейн, который был прежде в дружеских отношениях с кронпринцем, послал последнему какую-то докладную записку, предназначенную для императора. Эта записка была господину фон Ягову так же неудобна, как и мемуары; короче говоря, под самым пустым предлогом барон фон Эккардштейн был посажен в тюрьму, где подвергся к тому же постыдному обращению. Так, целые недели после заключения в тюрьму он не мог переменить белья, хотя сундуки его стояли в той же тюрьме. Все попытки господина фон Ягова создать против барона процесс о государственной измене были бесплодны: не находилось суда, который принял бы дело к производству. Оставался, таким образом, один путь — заключение в сумасшедший дом, разумеется, также по самым пустым основаниям.

Доверенное лицо барона сообщило мне обо всем этом, и я тотчас же явился в министерство иностранных дел. Господин фон Ягов пытался меня успокоить указанием на обстоятельства, которые говорили против Эккардштейна, но которые я не мог проверить. Когда я, некоторое время спустя, узнал, что барон все еще содержится в сумасшедшем доме, я сделал в заседании хозяйственной комиссии рейхстага ряд намеков, мало понятных для членов комиссии, но достаточно ясных министру иностранных дел. Передал ему также, что, если Эккардштейн не будет освобожден, я подниму вопрос об этом скандальном деле в рейхстаге. Барона я до тех пор лично не знал. Однажды он уведомил меня через доверенное лицо, что желает переговорить со мной. К живейшему сожалению, я должен был сказать, что в ближайшие дни не могу отлучиться из своего бюро. На это посланец Эккардштейна, к великому моему изумлению, ответил, что барон может и ко мне прийти. На мой изумленный вопрос, как это возможно, последовал ответ: директор и весь персонал заведения возмущены задержанием барона. Директор уже отказывался держать барона, потому что его лечебница не тюрьма. Барон может в любое время отлучиться на несколько часов. Для того чтобы положение его не ухудшилось, нужно только, чтобы он вовремя был на месте в лечебнице.

На следующий день меня посетил этот преследуемый человек, и я был так возмущен рассказом о его переживаниях, что тотчас же отправился в министерство иностранных дел с непреклонным требованием освобождения. Господин фон Ягов опять стал увиливать, но я положил этому конец, заявив, что на следующем заседании рейхстага будет величайший скандал. До этого дело не дошло, потому что в это время господина фон Ягова сменил господин Циммерман, который, по моему ходатайству, распорядился об освобождении барона.

Я рассказал здесь об этом случае потому, что он способен как яркий пример охарактеризовать бесправие, царившее во время войны. Если так жестоко и коварно поступали с высоким должностным лицом, то можно себе представить, что проделывалось с рабочими, совершавшими, хотя бы только предположительно, неудобные для правительства деяния.

Из политического озлобления, о котором свидетельствует только что приведенный случай, и из продовольственной нужды, о которой я, между прочим, говорил выше, возникла первая массовая забастовка в апреле 1917 года.

Апрельская забастовка 1917 года

Переговорив с Генеральной комиссией профессиональных союзов, мы решили не участвовать в призыве против забастовки. Осторожный руководитель союза металлистов Коген заявил положительно, что все призывы против забастовки будут бесполезны. На это я ответил, что после