Исполнительный комитет отказался исключить рабочих и просил еще раз сказать статс-секретарю, что в 12 часов к нему придут два депутата и двое рабочих, но лишь для того, чтобы сделать сообщение о воспрещении собраний.

Когда депутация явилась в министерство внутренних дел, господин Вальрафф передал ей через служителя, что готов принять членов рейхстага. Депутация ответила через того же служителя, что она может вести переговоры только в полном составе. Служитель вернулся с приглашением членам рейхстага перейти в комнату, где находились барон фон Штейн и генерал Шейх. Господин Вальрафф не отказался от своей позиции и тогда, когда мы, удалив служителя, передали ему через случайно пришедшего депутата Гизбертса, члена группы центра, насколько серьезно положение. В конце концов господин Вальрафф прислал нам директора департамента Дамана. Мы просили его еще раз определенно сказать господину Вальраффу, что депутация намерена не обсуждать с ним политические вопросы, а лишь сделать сообщение о последствиях воспрещения собраний. Все эти переговоры не привели, однако, ни к чему, так как Вальрафф снова просил передать нам, что может говорить только с народными представителями, а последние ответили, что не в состоянии говорить со статс-секретарем иначе как при участии рабочих. 29 января, то есть в тот же день, когда трое наших товарищей вступили в комитет, членам комитета было предложено подписать бумагу, представлявшую приказ главноначальствующего президенту полиции. Содержание бумаги было следующее:

«Согласно № 29 „Форвертса“ от 29 января, для руководства текущей забастовкой избран комитет из представителей бастующих и членов обеих социал-демократических партий. В интересах общественной безопасности в соответствии с § 9 закона об осадном положении, настоящим запрещаю всякие собрания, равно как и всякую дальнейшую деятельность комитета.

Ваше высокородие изволите немедленно сообщить настоящее членам забастовочного комитета, указав им в то же время на карательные постановления закона об осадном положении. Настоящим я воспрещаю также всякое новое объединение, которое могло бы образоваться для дальнейшего руководства забастовкой.

Подпись: Кессель».

Чиновники уголовной полиции собрали всех членов забастовочного комитета для прочтения им кесселевского приказа и соответствующих карательных правил закона, а также чтобы отобрать у каждого из нас следующую подписку: «Подписываюсь в том, что настоящая бумага сообщена мне сегодня: число — подпись».

Таким образом, первый президент Германской республики Эберт, первый ее канцлер Бауэр и я, первый министр-президент, за год до занятия своих постов должны были удостоверить, что знаем о тяжкой каре, грозящей нам за участие в забастовке.

30 января не вышел и «Форвертс», который был запрещен, пока происходили описанные выше события. В тот же день закрыли канцелярию Дома профессиональных союзов. Таким образом, рабочие не имели больше права собираться, исполнительный комитет был распущен, орган рабочей печати был закрыт. После безумных мер, принятых властями, особенно после глупого поведения Вальраффа, у рабочих не осталось никаких путей к соглашению. Никто не мог дать им совета, не подвергая себя опасности тяжкого наказания лишением свободы, и рабочая газета не могла сказать ни слова о значении забастовки. Последствием было то, что большие массы рабочих собрались 31 января на улицах и площадях.

Полиция чинит надо мной насилие

После того как уголовная полиция сообщила нам названный выше приказ, за мною по пятам ходили сыщики, так что в первые часы я был лишен возможности встретиться с остальными членами забастовочного комитета, которым пришлось не лучше моего. Но 30 января, утром, мы собрались, ибо никто ни минуты не думал из-за угроз лишением свободы нарушить свои обязательства перед рабочими. Правда, собираться приходилось в погребах и других служебных помещениях отдаленных гостиниц.

31 января сотни тысяч мужчин и женщин, которым воспретили организованные собрания, были на улицах. Мы условились о местах, где будут выступать перед массами члены забастовочного комитета. Депутат Диттман, который сменил в качестве оратора товарища Эберта, был арестован и приговорен впоследствии к пяти годам заключения в крепости будто бы за призыв к забастовке. Еще прежде, чем я добрался до места, с которого должен был говорить, полицейские учинили надо мною грубейшее насилие. Так как остальные прохожие — в этом месте их было не более 20–25 человек — разбежались при виде полицейского отряда, который вынырнул из густого тумана, застилавшего временами все на расстоянии трех шагов, и с криками и угрозами перерезал улицу, то я оказался совершенно один перед двадцатью вооруженными до зубов героями.

Без малейшего к тому повода меня стали толкать и наступать мне на ноги. Начни сопротивляться, я был бы арестован, попытайся я бежать, мне, вероятно, стали бы стрелять в спину. Поведение полиции в эти дни сделало мне совершенно понятной ненависть к «синим».

Роль независимых и ограниченность правительства

31 января, после беседы депутатов Шмидта (Берлин) и Бауэра (Бреслау) со статс-секретарем фон Штейном о хозяйственных вопросах, по инициативе фон Штейна и с нашего согласия состоялся разговор тех же депутатов с канцлером для выработки основ, на которых могло бы состояться соглашение. Канцлер изъявил готовность к переговорам, если, кроме депутатов обеих фракций, в них примет участие Генеральная комиссия в качестве представительницы профессиональных союзов. Таким образом, в переговорах могли участвовать и организованные в профессиональные союзы рабочие, причем вопрос об их участии или неучастии в забастовке не поднялся бы. Независимые решительно отклонили всякое привлечение Генеральной комиссии. Заинтересованные лица, принадлежавшие к Социал-демократической партии, не возражали против привлечения комиссии, для того чтобы сделать возможными переговоры с участием самих бастовавших рабочих. Смешная «принципиальность» независимых, ни за что не соглашавшихся на участие комиссии, сделала, к сожалению, невозможным прекращение забастовки в желательном нам порядке, который доставил бы нам всеобщий почет, а правительство заставил бы уважать рабочую дисциплину. Начались безотрадные попытки и потуги. Такие или иные переговоры с правительством должны были, однако, начаться, если не хотели дать забастовке заглохнуть окончательно.

Следует подчеркнуть, что Генеральная комиссия профессиональных союзов публично заявила о своем нейтралитете в забастовочном движении, которое носило явно политический характер. Тогда несколько депутатов обеих социал-демократических фракций решили послать канцлеру следующую телеграмму:

«Нижеподписавшиеся депутаты и 5 должностных лиц профессиональных организаций, избранные представителями бастующих, просят принять их для объяснения по вопросу о праве собраний. Ответ просим дать депутату Эберту.

Эберт, Гаазе, Ледебур, Шейдеман».

Правительство отклонило это предложение. Тогда представители независимых вместе с представителями Социал-демократической партии решили предложить канцлеру комиссию для переговоров в следующем составе: Гаазе и Ледебур от независимых, Эберт и Бауэр от Социал-демократической партии и трое рабочих от профессиональных союзов. Согласно этому предложению, Генеральная комиссия, не участвуя официально, была бы все