– Но я счастлива. Как я могу желать другой жизни? Ты такой странный. Мы видимся почти каждый день! Ты прекрасно знаешь, что я счастлива. И ты тоже счастлив в этом доме, иначе бы не приходил.

Он кивнул, но тревога не покидала его открытого лица. Смотреть на него было невыносимо, и я заключила его в объятия.

– Когда ты здесь, я счастлива еще больше, – сказала я. – Обещай, что никогда нас не бросишь.

– Обещаю.

Удовлетворенная его обещанием – потому что Анри, в отличие от меня, был честен, – я проводила его к лодке и радостно помахала на прощание. Я знала, что отныне мне придется быть осторожнее с ними обоими и тщательно сохранять равновесие. Я не хотела думать о том, что будет, если я потеряю любовь Виктора. Потерять любовь Анри было бы просто больно.

Но за свою жизнь я испытала достаточно боли. Я не собиралась лишаться Анри. Я собиралась использовать их обоих, чтобы себя защитить.

Анри спросил, счастлива ли я.

Я была в безопасности, а это было гораздо лучше счастья.

– Так кем вы приходитесь нашему Виктору? – спросила Мэри Жюстину. Меня покоробило это хозяйское «наш».

Жюстина оторопела: вопрос вырвал ее из молчания, в которое она погрузилась. Я держалась рядом с ней, но все равно ощущала между нами прореху, которую еще предстояло залатать.

Она задумчиво улыбнулась.

– Я работаю у Франкенштейнов. Я попала к ним в дом незадолго до отъезда Виктора, так что я не очень хорошо его знаю. Но я присматриваю за его братьями. Старшему, Эрнесту, одиннадцать. Он такой славный мальчик! Очень умный, и, хотя он уже может обойтись без гувернантки, все равно меня слушается. Он хочет поступить на военную службу. Мне страшно от одной мысли об этом, но когда-нибудь он станет настоящим храбрым солдатом. А малютка Уильям! Такая душка! На щеках у него прелестные ямочки, а кудряшки мягкие, как пух. Боюсь, без меня он плохо спит. Обычно я каждый вечер пою ему колыбельные.

– Уильяма сложно назвать малюткой, – заметила я. – Ему почти пять. Ты его балуешь.

– Такого чудесного ребенка невозможно избаловать! – Жюстина бросила на меня самый суровый из всех взглядов, на какие только был способен ее кроткий характер. – Вы еще скажете мне спасибо за мою любовь к детям, когда у вас появятся собственные малыши и я буду их нянчить.

Я рассмеялась от неожиданности этого заявления и с облегчением почувствовала, как тяжесть в груди, которая к этому моменту стала почти невыносима, ослабла.

– Если у меня и появятся дети, у тебя к тому времени уже будут свои, и мы станем растить их вместе, как кузенов.

Из горла Жюстины вырвался странный звук. Я ощутила укол вины и подумала об Анри и о том, что его отъезд может означать для тайных надежд Жюстины. Я поступила эгоистично. Я это исправлю. Я взяла ее под руку и притянула к себе.

– Жюстина – лучшая гувернантка на свете; мальчики Франкенштейнов ее боготворят. Привести ее в дом было лучшим, что я для них сделала.

Жюстина залилась румянцем и опустила голову.

– Больше всего добра ваш поступок принес мне.

– Ерунда. Жизнь любого мигом становится лучше, когда в ней появляешься ты.

Мэри рассмеялась.

– Не могу не согласиться! Вы уже спасли меня от одинокого вечера в окружении книжной пыли. И привели меня в столь благоуханное место…

Она указала на скопление кирпичных зданий на берегу реки. Едва успев сойти с моста, мы почувствовали исходящий от них смрад, усиленный сыростью. Где-то неподалеку располагалась сыромятня, и запах навоза и мочи атаковал наши органы чувств. Мы быстро зашагали вдоль домов. Вонь сыромятни притупилась, сменившись застарелым запахом крови с острым привкусом металла. По всей видимости, рядом была скотобойня.

– Все, что нужно городу для выживания, но что он предпочитает не видеть – и не чувствовать, – сказала Мэри, осторожно обходя загадочную бесцветную лужу. У одного из зданий на углу мы увидели пару мужчин с голодными взглядами. Между ними стояла женщина средних лет в блузе с вызывающе глубоким вырезом. Она не столько завлекала, сколько наводила уныние, но предназначение заведения было очевидно.

– Почему Виктор поселился в таком месте? – испуганно спросила Жюстина, придвигаясь ко мне поближе. Несмотря на угнетающую обстановку, облегчение придало мне сил. Все будет хорошо. Жюстина наверняка меня уже простила.

Мэри перешагнула через распростертого на земле мужчину, который, скорее всего, просто перепил и теперь отсыпался, а вовсе не умер, хотя никто из нас не потрудился проверить.

– Люди селятся здесь по разным причинам. В городе тесно, а тут места хоть отбавляй. Арендная плата в этой части города невысока из-за запахов и удаленности от центра и университета. – Она пожала плечами. – А еще сюда стремятся те, кто не хочет, чтобы их нашли.

– Виктор от нас не прячется, – перебила я. – Он гений, а потому несколько беспечен в том, что касается средств к существованию и отношения к жизни. Большинству людей этого не понять.

– Тогда ему повезло, что у него есть вы. Раз уж вы его понимаете.

– Еще как понимаю. – Я изогнула бровь; она ответила улыбкой, которая привела меня в бешенство.

– Мне кажется, вам понравится Анри, – сказала Жюстина задумчиво. – Он совсем не похож на Виктора. Он любит разные истории, языки и поэзию.

Я сжала руку Жюстины.

– Я не сомневаюсь, что Мэри понравился бы Анри, потому что Анри нравится всем.

Анри нравился всем. После его последнего письма я была уверена, что Виктор в число этих людей больше не входит. Как и я. Он подвел нас всех.

– Мы пришли.

Мэри остановилась, и мы с Жюстиной повернулись, чтобы посмотреть.

Здание, притулившееся у самой реки, было настолько уродливым и бесформенным, что я не могла поверить, что Виктор согласился здесь жить. Само существование подобной постройки, напоминающей скорее нарост из камня и кирпича, чем архитектурное сооружение, оскорбило бы его чувства. На первом этаже окон не было – и на втором, насколько я могла судить, тоже. Лишь под самой крышей виднелся узкий ряд окошек. На крыше я заметила распахнутое в небо окно. Глупо: на улице шел дождь. От крыши к реке шел странный закрытый желоб.

– Постучим? – с сомнением спросила Жюстина.

– Не след вам туда ходить.

Мы втроем подпрыгнули от неожиданности, услышав за спиной пьяное бормотание. Мужчина из канавы – живее всех живых, хотя пахло от него так, будто он провел в объятиях смерти немало долгих часов, – покачиваясь, стоял позади нас. До этой минуты я и не подозревала, что человеческое тело способно удерживаться под таким углом без опоры.

– Прошу прощения?

– Дурное место.