– Я сейчас все исправлю, – сказала я и отвела назад волосы, прилипшие к его взмокшему лбу. – Больше не плачь.

Он молча кивнул.

– Зачем же ты порезался? – Я погладила его по щеке и ласково обняла. – Непослушный мальчик! Разве можно играть с ножницами?

Он заскулил, уткнувшись носом мне в плечо.

Вернулся Виктор с чайником. Я вытянула вперед руку Эрнеста, следя, чтобы вода не смыла с ножниц кровь. Он снова завопил, но страх и потрясение отняли у него все силы, и он быстро выдохся. В комнате воцарилась тишина, которую нарушал только глухой стук в дверь наверху, где я оставила Анри.

– Сведи вместе края раны, – велела я и сосредоточилась на работе.

В конце концов, это было всего лишь шитье, а шить мне в присутствии мадам Франкенштейн приходилось немало. Виктор помогал, внимательно наблюдая за моими действиями. Я старалась шить как можно аккуратнее. Получилось не хуже, чем у любого хирурга. Для рукоделия мне никогда не хватало художественного вкуса, но работа с кожей определенно давалась мне хорошо.

Из зашитой раны кровь сочилась совсем слабо, и я понадеялась, что обойдется без тяжелых последствий. Я поднялась наверх, в бельевой чулан, и, не обращая внимания на крики Анри, достала чистое полотенце. Я порвала его на полосы, жалея, что не могу воспользоваться дурацкими ножницами, вернулась в кабинет и крепко перевязала Эрнесту руку.

Затем я свернулась в кресле и усадила его себе на колени. Виктор стоял в центре комнаты и смотрел на нас.

– Мне нужно научиться шить, – сказал он. – Когда мы вернемся домой, ты покажешь мне, как это делается.

– Выпусти Анри из комнаты и скажи ему, что Эрнест залез в швейный мешок няньки и порезался. Скажи, что я была так занята с Эрнестом, что забыла его выпустить.

– Зачем ты вообще его заперла? – удивился Виктор.

– Затем, что я не знала, что произошло. – Я бросила на него многозначительный взгляд. – И мне нужно было тебя защитить.

Виктор бесстрастно посмотрел на пол и лужу крови, которая уже начала сворачиваться вокруг ножниц.

– Я могу рассказать тебе, что случилось. Я…

– Мы и так знаем, что случилось. Нянька оставила свои швейные принадлежности без присмотра. Эта глупая, ленивая женщина до сих пор спит. Ее накажут и освободят от обязанностей. Эрнест скоро поправится. – Я выдержала паузу, чтобы убедиться, что Виктор меня понял. – И нам с тобой повезло, что она глупа, ленива и все удачно сложилось, и такого больше не повторится. Правда?

Виктор посмотрел на меня скорее задумчиво, чем смущенно. Он коротко кивнул и пошел за Анри. Когда Франкенштейны и родители Анри вернулись, Эрнест, пригревшись в моих объятиях, крепко спал. Виктор читал книгу, которая занимала его всю поездку, а Анри нервно мерил шагами комнату.

– Малыш Эрнест залез в нянькин мешок со швейными принадлежностями и ужасно порезался! – Анри с трагичной гримасой кинулся к матери в поисках утешения. – А Элизабет и Виктор зашили рану и остановили кровотечение!

Мадам Франкенштейн вбежала в комнату и выхватила у меня сына, разбудив его. Он немедленно завозился и снова ударился в плач – она вечно тревожила его, не понимая, как с ним нужно обращаться, – и она позвала кучера, чтобы тот отвез их к врачу.

Судья Франкенштейн молча оглядел комнату: лужа почерневшей крови. Ловко размещенные мной ножницы. Няньки нет. Виктор читает книгу.

Он прищурился, и тень подозрения скользнула по его страшному лицу настоящего судьи. Я не опускала невинного, как у младенца, лица. Впрочем, на меня он и не смотрел. Он смотрел только на Виктора.

– Это правда?

Виктор ответил, не отрываясь от книги:

– Элизабет потрясающе справилась со стежками. Если бы она была мальчиком, думаю, она могла бы стать прекрасным хирургом.

Вспылив, судья вырвал книгу у него из рук.

– Мусор, – сказал он, презрительно глянув на обложку, и швырнул ее на пол. – С твоим-то умом тратить время на подобную чушь! А учитывая обстоятельства, ты мог бы уделить происходящему чуть больше внимания.

Виктор поднял глаза на нависшего над ним отца, и его лицо приняло отсутствующее выражение. Я бросилась к нему.

– Пойдем, Виктор, – сказала я. – У меня все руки в крови. Помоги мне привести себя в порядок, пока твой отец разбирается с нянькой.

– Спасибо, что не растерялась, – сказал судья Франкенштейн. – Ты спасла моего сына.

Я не знала, о каком из двух сыновей он говорит, – и, подозреваю, в этом было его намерение. Виктор встал, поднял с пола книгу и проследовал за мной на второй этаж. Чтобы успокоить его, я попросила читать мне вслух, пока я смываю с кожи следы происшествия.

Той ночью, когда я, не в силах заснуть, пробралась в его комнату, он все еще читал.

– Мне очень нравится эта книга, – сказал он. – В ней высказываются интересные мысли. Ты знала, что свинец можно превратить в золото? И что существуют эликсиры, которые могут продлевать жизнь и даже возвращать людей из мертвых?

Я неопределенно замычала, устраиваясь рядом с ним.

– Элизабет, – сказал он. – Ты так и не спросила, что произошло сегодня на самом деле.

– Все уже позади. Это неважно, и мне все равно. Лучше почитай мне еще эту книгу, – сказала я, закрыла глаза и провалилась в сон.

Жюстина и Мэри колотили в дверь, совсем как Анри много лет назад на водах.

Когда все закончится, я потребую, чтобы Виктор свозил меня на отдых.

Я собралась с духом, медленно прошла через темную переднюю и толкнула внутреннюю дверь. Здесь запах был слабее. Застойный и кислый, но не до тошноты. Окна вдоль задней стены здания были затянуты мутной, почти непрозрачной пленкой. Над головой у меня непрерывно капала вода – вероятно, из окон в крыше на втором этаже, оставленных открытыми.

Когда глаза привыкли к полумраку, я разглядела продолговатую комнату. Стол и пара стульев, заваленные бумагами и грязной посудой, были отодвинуты к стене. В комнате был простой умывальник над ведром. Рядом с собой я увидела печь, но она была холодная, и все вокруг было пропитано идущей от реки сыростью.

В дальнем углу стояла койка, на которой грудой были свалены одеяла, а из-под одеял…

А из-под одеял свешивалась рука.

Я закрыла глаза.

Отсчитав десять медленных вздохов, я сняла перчатки и убрала их в сумочку. Потом подошла к кровати, опустилась на колени и взялась за неподвижное запястье.

– Спасибо тебе, – горячо зашептала я. Я ошибалась: как видно, во мне осталось достаточно веры для молитвы. Запястье было теплое – более того, оно пылало жаром. Я откинула стеганые одеяла и увидела распростертого на животе Виктора; его темные кудри разметались в полном беспорядке; лоб был горячий и сухой. Вероятно, он был обезвожен. Я не знала, сколько длилась его лихорадка. Самая тяжелая из его болезней мучила его больше двух недель. А здесь за ним даже некому было ухаживать!