Мы выпили и долго сидели, не говоря ни слова. Чанг показался мне не слишком крепким и отдавал сладковато-кислым привкусом шампанского, словно еще находился в процессе брожения. Когда Тиецин наконец заговорил, его голос звучал обыденно и смиренно.

— Меня пытали семь дней. Мне было тогда пятнадцать лет десять месяцев. Товарищей по оружию на моих глазах замучили до смерти. Непонятно, как мне удалось остаться в живых. Китайские палачи этого тоже не понимали. Не могли поверить. И я не мог. Мы все пытались представить, как поведем себя под пыткой. Товарищи учили меня: «Не хорохорься. Ты еще ребенок — никому не придет в голову, что ты способен держаться. О сопротивлении ты не знаешь ничего важного, поэтому не можешь погубить операцию. Выкладывай все, что тебе известно. Обещаешь?»

Он помолчал, вздохнул, пытливо глянул на меня.

— Я с радостью обещал. Мне казалось, я не выдержу и часа мучений. Потом, когда нас схватили и под прицелом повезли обратно в Чамдо, я так испугался, что не мог пошевелиться в кузове. Буквально окоченел. Товарищам пришлось нести меня в тюрьму на руках. Я не владел собой, испачкал и обмочил штаны, меня тошнило. Но на следующий день, когда начали пытать всерьез, со мной что-то произошло. Это загадка как для меня самого, так и для китайцев и всех остальных. Казалось, палачи причиняли боль другому телу. Я воспарил и с высоты наблюдал, как в меня тыкают электрошокером для скота. Можете поверить: в буквальном смысле слова поместил все свое сознание в висящую на потолке лампочку мощностью шестьдесят ватт? Но это было именно так. Когда наступил седьмой день пыток, а смерть все еще обходила меня стороной, я понял, почему учитель решил посвятить меня в такие могущественные тайны. Он предвидел, что знания мне пригодятся.

Тиецин снова помолчал. Я терпеливо ждал продолжения.

— Это единственная допустимая причина, почему можно делиться такими знаниями. И я согласился поделиться с вами, друг мой, не потому что вы употребили какую-то тайную формулу и трижды попросили меня, а потому, что, трижды попросив, вы дали мне понять, что вам эти знания будут нужны так же сильно, как мне. И пусть все Будды отнесутся к вам с сочувствием.

Он отвернулся, словно не в силах глядеть на мои будущие страдания. Это сейчас, оглядываясь назад, я так говорю. А тогда испытывал только волнение.

— Возвращайтесь в свой пансион. Завтра к вам придут, чтобы начать подготовку. Она займет семь дней — вы же знаете, что боги помешаны на цифре «семь». Не знаю, насколько это необходимо, но там, где возможно, будем придерживаться правил.

Из такси по дороге в пансион я позвонил Викорну и сказал, что заболел лямблиозом и вернусь только после выходных.

О своем посвящении, фаранг, говорить не могу — это против правил, и с меня взяли клятву, что я буду молчать. Могу кое-что рассказать о подготовке. Монахиня, пришедшаяся в мой номер в пансионе «Катманду» и вызвавшая своим видом шок во всем заведении, была та самая, что просила милостыню у ступы. Она выглядела такой же дряхлой, как в тот день: лицо в морщинах, волосы всклокочены, во рту не хватает большинства зубов, но ум остер как бритва, — и объяснялась по-английски с ооновским выговором. Разговор происходил примерно так:

Монахиня: Вам случалось просыпаться в страхе до рассвета?

Я: Почти каждую ночь.

Монахиня: Ваш страх зарождается в области пупка?

Я: Выше. Где-то между пупком и солнечным сплетением.

Монахиня: И как вы с этим обходитесь?

Я: Ум отыскивает конкретные вещи, о которых следует беспокоиться, и страх растворяется.

Монахиня: Эти вещи, о которых вы беспокоитесь, — они связаны с недавними действиями, утверждениями или событиями, которым вы были причиной?

Я: Всегда.

Монахиня: Хорошо. Нужно, чтобы вы это в себе развили. Скоро вы начнете беспокоиться о вещах, которые случились давным-давно. Затем — о невероятных жестокостях, которые совершили в предыдущих жизнях. Вам сразу не понять, но эта уязвимая область вокруг пупка — единственная зона, которая у вас полностью от человека. Остальное — от животного и дьявола. Необходимо усилить страх, чтобы вы стали больше человеком. Страх превратится в дисковую пилу кармы и раскроит ваше эго. Маловероятно без посторонней помощи вам физически остаться в живых. Не исключено, впоследствии вам многие годы придется сидеть на лекарствах. Уж не вините нас. Вы сами настояли, а учитель не смог вам отказать.

Я: Такое впечатление, что вы собираетесь разрезать меня пополам, а затем столкнуть половины друг с другом. Похоже на шизофрению.

Монахиня: Именно так. Когда мы с вами закончим, вас не будет покидать смертельный ужас, что из недр эго появится хотя бы одна мысль, потому что единственная мысль оттуда способна отправить вас до конца жизни в сумасшедший дом. Этот путь только для окончательно отчаявшихся — духовно изголодавшихся фанатиков, смертников-бомбистов собственного внутреннего мира. Не передумали, пока учитель не открыл вам мантру?

Я: Нет.

В самолете на обратном пути в Бангкок, когда в голове, словно треснувший колокольчик, бренчала мантра Тиецина, я задал себе вопрос: почему я стал негодяем? Потому что моя любимая жена убедила меня, что моему сыну, которого я любил еще сильнее, чем ее, необходимо дорогостоящее образование, чтобы он не стал, как его отец, коррумпированным полицейским. Но стоило мне принести благородную жертву — расстаться со своей целостностью, — и я почувствовал себя так, будто тону в нечистотах. Я винил разрушающий мир капитализм: чтобы выжить, требовалось превратиться в полное дерьмо, но жена и дети возненавидят тебя за то, что стал дерьмом и не сумел оградить их от себя самого. Наверное, единственное решение — родиться богатым, хотя и в этом случае найдется способ прижать тебя с налогами. Но почему тибетский буддизм? Почему Тиецин? У меня не находилось ответа, разве вот такой неубедительный: старая добрая Тхеравада[29]хороша для выращивающих рис фермеров, а для копов с нервами на пределе требуется снадобье посильнее. Зато теперь я уже не мог пожаловаться на действенность лекарства.

Во время регистрации я попросил посадить меня в кресло у иллюминатора с левой стороны. Не мог устоять — хотел посмотреть на горы. Горы, горы… Совершенная завершенность, впечатляющая непохожесть каждой занимающей среди других только ей одной присущее место. Несомненно, их возвели боги — человеческое существо не способно достичь такой гармонии в хаосе. Здесь они главенствовали над всем, и, возможно, это их вид подтолкнул меня решиться на безумие.

Ничего нет хуже обезьяньего ума, с которым я родился. О встрече с полковником Викорном я не думал. У меня появился новый учитель. Но Викорн, конечно, серьезная проблема. Ты, фаранг, полагаю, посоветовал бы начать все круто с чистого листа и послать куда подальше продажного гангстера-копа, то есть моего босса? Что ж, не знаю, как на Западе, но на Востоке все не так просто. Хотя бы потому, что меня связывало с ним гатданью — нечто вроде кровного долга. Каждый таец обязан кому-то, кто спас ему жизнь. А Викорн спас жизнь мне и моему задушевному другу Пичаю (перед тем как тот погиб и возродился в образе моего сына). Пичай, когда мы были еще подростками, убил наркоторговца, а Викорн дал нам с ним работу. В Таиланде забвение долга — наихудший грех, совершив который человек попадает в самый страшный ад. И еще: если я предам полковника, то буду непременно убит. Что тогда станет с моими дорогими женой и сыном?