Никогда в жизни я не чувствовал себя настолько быком, которого дразнили обычной красной тряпкой. И ведь работало же! Хотя сколько задниц передо мной вертелось, и в трусах, и без, казалось бы, чего я там не видел?

Где ж ты прятала этот свой прикид, Ирина Александровна? Выгуляй ты его раньше, вот так, как сейчас, с пиджачком на голых сиськах, я б тебе уже раз пятнадцать засадил.

Даже лифчика ведь не надела, стерва. Вот это — просто нокаут.

Но все-таки, какой же ходячий секс в яркой красной упаковочке.

— Миленький костюмчик, Ирина Александровна.

На губах сучки расползается наглая улыбка. Боже, что за губы. Кто дал ей такие красивые губы? Кто позволил мазать их настолько яркой помадой?

— Да, остальные ваши сотрудники, Антон Викторович, тоже оценили мою унылую персону, — хладнокровно откликается Хмельницкая, припоминая мне мои же слова на корпоративе. Эффектная подача. Жаль только — в молоко ушла. Совесть моя давно в коме, взывать к ней бесполезно.

Надо же, как обиделась. Все бы так обижались. Чтоб херак, и вместо снулой воблы на работу являлась секс-бомба.

А вот фраза про остальных сотрудников — это удар в поддых .

Её такую видели все? Вот эту ложбинку её декольте видели? И эти сексуальные лодыжки в туфлях на тонких черных шпильках? И эти вызывающие губы, в которые так и хочется членом толкнуться. Я очень сомневаюсь, что это только мне на ум пришло, а все остальные мужики в моей фирме смотрели на этот рот и думали о том, как им рабочий план выполнить.

Барьер, что отделяет меня от массового убийства моих же сотрудников, становится тонким, как картон.

Эта дрянь — моя! Что не ясно? Кому надо объяснить по буквам?

Хоть по всем рабочим чатам делай рассылку — не трогать сиськи Хмельницкой ни руками, ни глазами, ни даже мыслями, если боитесь вивисекции от гендиректора. А не боитесь — приходите лично — четвертую с удовольствием, а сиськи Хмельницкой все равно должны остаться неприкосновенными.

Вчера было лучше. Геныч сообщил мне, что к Хмельницкой не прикасался. Убедительно. После этого я проспал почти весь день. До этой дивной новости я сидел, и в мыслях у меня было одно порно, с Ириной в главной роли, и увы — со Смальковым вместо меня.

Никогда еще я так детально не планировал убийство партнера по бизнесу. И из-за кого? Из-за бабы? Бред же!

С утра мне показалось, что отлегло. Что надо просто формально поиметь Хмельницкую, напомнить наглой бухгалтерше её место, а сейчас…

Сейчас я понимаю — мне показалось. Совершенно точно показалось. Никакой формальностью я тут не обойдусь. Я буду трахать её, пока она подает признаки жизни…

— В нашей фирме действует строгий дресскод, — педантично напоминаю я, — так что впредь лучше тебе соблюдать его, Ирина Александровна. Если ты не хочешь наказания.

Мое дело — предупредить. Я буду рад, если она вздумает бунтовать. Это будет её согласие на мои воспитательные действия. Хотя, не очень они у меня воспитательные, конечно…

— А мне казалось, что у вас есть мозги, Антон Викторович, — ехидно цедит Хмельницкая, не ведя и бровью на мои формулировки, — мне уже плевать, что там действует в вашей фирме. Что там у нас за нарушение дресс-кода? Штраф? Штрафуйте. Я отработаю две недели и свалю из этого крысятника. На свободу с чистой совестью и все такое.

Я опускаю глаза, разглядывая распечатку, которую Хмельницкая с собой принесла. Не обратил внимания «до» — декольте Ирины отняло у меня весь зрительный резерв.

Надо же, реально заявление об уходе. Сбежать решила, сучка? Ну, да, конечно. Так я тебя и отпустил. Ты мне еще не отработала ничего от твоих косяков передо мной.

Как кстати чашка с кофе на столе стоит.

— Ай, ай, беда какая! Не представляю, что с этим делать, — драматично вздыхаю я, глядя, как кофейное пятно расползается по белой бумаге, — такой неловкий… Проклятие какое-то.

— Это не проклятие, это идиотизм, — сухо произносит Хмельницкая, — я ведь еще раз напишу.

Ой, неправильно ты, Ирочка, меня уговариваешь. Если хочешь от меня чего-то добиться, то тут ртом надо работать целиком, а не только языком. Впрочем, сейчас я тебе это подсказывать не буду. Всему свое время.

— Боюсь, моя неловкость только усугубится, — я пожимаю плечами. Это достаточно красноречиво очерчивает мои намерения. Я могу даже поизобретать методы уничтожения этих её бумажек. Интересно, сколько способов найду, когда она уже поймет, что никуда я ей уйти не позволю?

Ирина смотрит на меня пристально, а потом разворачивается и шагает к двери. И это все? Так просто было её уделать?

— Я тебя не отпускал, Ирина Александровна, — хладнокровно замечаю я, — у меня имеется ряд вопросов. Или что, ты хочешь увольнения по статье «неподчинение внутреннему регламенту»?

Она не хочет. Иначе бы просто не вышла сегодня на работу.

И это верное предположение — госпожа главная бухгалтерша останавливается у двери, разворачивается ко мне, сверлит меня взглядом с кипучей ненавистью.

И все же — не уходит. Молодец, хорошая девочка. Еще чуть-чуть и заслужишь свой леденец.

— Присаживайся, Ирина Александровна, — ухмыляюсь я, — а то еще в обморок шлепнешься от избытка чувств.

Ирина презрительно кривит губы, шагает к моему столу и спокойно опускается в одно из кресел, а потом… Потом отодвигается от стола и закидывает на него ноги.

На стол, за которым обычно сидят главы отделов во время летучек.

Феерическая наглость. Запишем это в список косяков, подлежащих отработке.

— Я вас слушаю, Антон Викторович, — цедит Хмельницкая, глядя на меня ехидными глазами.

— Не туда ты села, Ирина Александровна, — тяну я, откидываясь на спинку кресла.

— А куда надо? — Хмельницкая фыркает. — Расскажите, Антон Викторович, я такая недогадливая.

— А куда хочешь, — я пожимаю плечами, — можешь на стол мой сесть. А можешь под столом устроиться. Тебе ведь на коленях стоять больше нравится? Думаю, я знаю одно очень хорошее применение твоему длинному языку.

Ирина качает головой. Что-то такое проскальзывает в её лице удивленное, но тут же исчезает.

— Антошенька, есть такая штука — харассмент называется, — презрительно откликается Хмельницкая, — говорят, за него даже сажают. Самых уникальных мудаков. Ну, ты одного такого по утрам в зеркале видишь, когда галстук завязываешь. Так что ты бы поосторожнее рот открывал со своими подкатами.

Это у нас очень взаимное пожелание, на самом деле. Я уже очень хочу использовать кляп по прямому назначению, до того меня достал этот её длинный язык.

А какая была корректная, вежливая сотрудница… И когда она успела скончаться? И куда мне отнести корзинку гвоздик на поминки?

— Харассмент — это когда не по согласию, — ухмыляюсь я, — а тебе ведь понравится, Ирина Александровна. Мне тоже, я думаю. Тем более, у тебя такие необычные увлечения…