— Скорее мы заставляем наших врагов предпринимать изрядные шаги, дабы обмануть и обойти нас на повороте. Пока маркиз Ито, два года назад, да и прошлым летом, вел переговоры с нашими чиновниками, японский посол в Лондоне, граф Тадасу Хаяси, тайно заключил оборонительный союз с Великобританией. Нас это известие застало врасплох…

— Но отчего же?

— Оттого, дядюшка, что два главных противника на Дальнем Востоке объединились и это сразу же изменило расстановку сил на тихоокеанском побережье… Да и не только там.

Владимир Александрович улыбнулся: племянник становился государственным деятелем. Вернее, пытался покамест. Хоть ни знаний, ни полной информации о предмете не имел. Оттого-то в его картине мира и преобладали черные тона и опасности — все страны, от севера до юга, от востока до запада, от огромных до крошечных, были в глазах Николя злейшими врагами России-матушки.

«Увы, племянник, — мысленно проговорил великий князь. — Нельзя трусу восседать на троне — это для страны может печально закончиться…»

— К тому же смею напомнить: японцы непрерывно вооружаются, флот их силен, армия готова выступить в любой момент. Тогда как мы, более нацеленные на защиту от западных опасностей, на Тихом океане ни сил достаточных, ни флота не имеем.

«Имеем-с, мальчик мой. Тот же Заамурский округ пограничной стражи — чем не готовое воинское подразделение? Да и флот можно двинуть в наши восточные воды… Под видом учебного похода или во имя возвышения славы русского оружия. Или под каким-либо иным опереточным предлогом…»

Великий князь молчал. И тогда его собеседник, с трудом сохранявший спокойствие, вскочил и стал ходить, почти бегать по комнате, то и дело оборачиваясь на дядю.

— Господин Ламсдорф, вам весьма известный, опасается японской враждебности, в письмах к Витте, генералу Куропаткину и морскому министру Тыртову предупреждает: ежели Россия не сможет умиротворить нового серьезного соперника, то сохранится явная опасность вооруженного столкновения с Японией. Менее всего мы желали бы новой войны, да еще войны на театре весьма далеком.

— Однако, Николя, если мне не изменяет память, прошлой весной мы сделали немалый шаг, который подтверждал наши миролюбивые намерения: подписали с Пекином соглашение, по коему обязались в три этапа вывести войска из Маньчжурии. Тем самым подставили под удар всех наших сограждан там, саму дорогу, однако… подписали. Более того, осенью первые корпуса покинули южную часть провинции Фэнтянь и даже ее древнюю столицу, Мукден.

— Это верно, дядюшка. Нынче, и вы сие знаете не хуже меня, должна уйти вторая экспедиция… Я надеюсь, что то, как мы держим слово, убедит японцев в миролюбивости наших намерений…

— Вот ты, Николя, все о японцах думаешь… А властителю в первую голову надлежит о подданных неустанно беспокоиться — об их покое, здоровье и благоденствии. Ежели мы выведем вторую экспедицию, то все те, кто нынче на востоке живет, останутся беззащитными. И тогда япошки мигом хлынут на освободившееся место. Безо всякой войны они и наши земли захватят, и людей поубивают, и наши планы порушат. Да, войны не будет. Однако на четырехстах миллионах рублей золотом, уже вложенных в строительство Маньчжурской дороги, — я уж не говорю о многих более мелких тратах, — можно будет поставить крест. И получится, что мы за мир (хотя уж какой там мир, видимость одна!) не только ценой усилий последних шести лет, но и четырьмястами миллионами заплатили. Как минимум четырьмястами миллионами!

Сидящий напротив молодой мужчина с бородкой молчал. Дяде он верил беспрекословно. Смущало, правда, сколь резко высказываются о Владимире Александровиче советники, и самые приближенные. Их мнению он тоже не мог не доверять.

«Однако как же поступить… ведь дядюшка прав. Но и граф Витте прав, на мире настаивая…»

— Полагаю, со второй экспедицией мы торопиться не станем, — наконец задумчиво произнес он. — Они должны были выступить еще в апреле, однако уже май, мы приказа на возвращение еще не отдавали…

— Вот и не отдавай пока. Пускай продолжают готовиться к выходу. Но медленно. Думаю, друг мой, разумным было бы отправить к нашим узкоглазым врагам какого-нибудь министрика. Пусть щеки надувает, о мире разговоры ведет. Даже документ какой-никакой о намерениях подпишет. Тем самым мы япошек подуспокоим, а сами тем временем свое дело-то и завершим.

Мужчина с бородкой кивнул: дядя, как всегда, прав, отправить в Японию министра разумно. А ежели потом все иначе повернется, его можно и виноватым представить — не выполнил царскую волю, остолоп. И, если дядюшка прав, если им нужен всего год… то этот год уж точно можно будет в бесконечных дебатах да переговорах провести.

Собеседник Владимира Александровича еще раз склонился над ярко освещенной картой. Дядя говорит дело: вывод второй экспедиции оставит людей без защиты. А сего монарх допустить не может. Да и что ж это будет за монарх, если положит в землю тысячи жизней только потому, что какой-то островной правитель недоволен тем, как сей монарх свою политику изволит вести?..

* * *

Июньское солнце заливало лужайку перед загородным домом фон Штейнов. Откуда-то издалека доносился колокольный звон. Баронесса с удовольствием глядела с балкона вдаль: бесконечные поля, домики хуторов… Тишина и благолепие. Однако отчего же звонят колокола? Неужто беда какая приключилась?

— Аннушка, — чуть недовольным тоном осведомилась баронесса, — отчего звонят все утро?

— Матушка, — отозвалась та, — для нашей новгородской земли день важный, чествуют память благоверного князя Мстислава, во святом крещении Георгия Новгородского…

— Да отчего звонят-то? Чем сей князь Мстислав-Георгий столь прославился?

— Сказывают, храбрым был, земли боронил, пределы расширял.

Баронесса поправила рукава пышного пеньюара, только третьего дня присланного из далекого Милана, устроилась поудобнее в плетеном кресле и налила себе кофе — его она предпочитала чаю, морсу и прочим напиткам, на которые была мастерицей домоправительница. Увидев это, рекомая домоправительница недовольно поджала губы: увлечения своей третьей хозяйки (ибо Ольга была третьей женой шалопая барона) этим черным вонючим пойлом она не понимала. Однако во всем остальном Ольга была просто идеалом хозяйки — и потому Аннушка молча поставила перед баронессой только что испеченный пирог с ягодами.

— Ох, Аннушка, балуешь ты меня… Ягоды, поди, сама собирала?

— Да уж не выписывала с Парыжу аль Лондону, — чуть сварливо ответила та.

— Ну, будет дуться. Что Поленька, проснулась уже?

— Только что. Пела, я слыхала…

— Ну, вот и славно. Значит, вскоре появится. Завтрак подай ей.

— Да уж не забуду, — с недоумением пожала плечами Аннушка: отчего умная и красивая баронесса временами бывает такой глупой барынькой?

Ольга развернула газету. Сюда, в имение, пресса приходила с некоторым опозданием. Вот и сегодня, двадцать седьмого июня, она развернула свежее «Новое время» за двадцать первое. Бегло просмотрев биржевые сводки, дошла до светской хроники и усмехнулась: княгиня Долгорукова опять вошла в контры с какой-то другой княгиней.