– Штефани, извините, – почти прошептал Николас, не давая мне отстраниться и сейчас. В голосе его раскаяния не было, скорее – удовлетворение. – Не в моих правилах добиваться силой, но иначе вы бы так от меня и бегали.

Он опять наклонился ко мне, но в этот раз я отвернулась, и он лишь прошелся поцелуем по виску и щеке. Меня начала бить крупная дрожь. Было холодно и страшно.

– Штефани, я не причиню вам вреда, – мягко начал уговаривать меня Николас. – Успокойтесь.

– Отпустите меня.

Я уперлась руками ему в грудь, но ничего этим не добилась. Оставалось лишь возмущенно на него смотреть и надеяться, что все ограничится лишь одним поцелуем.

– Непременно, – ответил он. – Но только после того, как вы ответите на мой вопрос.

– Какой вопрос? – нервно спросила я.

– Вы примете от меня браслет, Штефани?

Мне показалось, что я ослышалась. Я подняла голову и удивленно на него посмотрела. Он был необычайно серьезен. Да, ему хотелось получить ответ. Вот только я не готова была дать ему тот, на который он надеялся.

– Не вы ли говорили, что прежде нужно узнать друг друга получше? Зачем вы торопитесь, Николас?

– Мы завтра уезжаем на сборы, – ответил он, – и для меня невыносима даже мысль, что я не буду вас видеть целых две недели.

– Возможно, за эти две недели вы и думать обо мне забудете, – ответила я.

– Не забуду.

– Тогда мы и вернемся к этому разговору.

Сейчас мне хотелось одного – уйти отсюда. Розы королевы Ниалии уже не казались мне привлекательными, а Королевский Парк – безопасным. Даже журчание ручья вызывало тревогу.

Весь следующий день Моника ходила с покрасневшими глазами и совершенно несчастным видом. Так замечательно развивавшийся роман жестоко прервало армейское ведомство, отправившее курсантов на опасную далекую практику. Регина увивалась вокруг нее и утешала как могла, хотя и сама выглядела довольно уныло. Кажется, утешить их обеих могло только триумфальное возвращение Вернера, которого за совершенный им подвиг во славу Гарма наградят личным имением и пожизненной королевской пенсией, что незамедлительно позволит ему просить руки Моники, не опасаясь отказа ее семьи. Возможно, Регину утешило бы, если нашелся бы красавец военный, влюбившийся в нее с первого взгляда и воплотивший ее мечты о настоящем романе в жизнь. Но в этом я не была уверена – переживать за других она не перестанет, даже если личная жизнь у нее будет не менее бурной, чем у Моники до отъезда Вернера.

Я их переживаний не разделяла. Напротив, волновалась, не появится ли мой неожиданно обретенный поклонник раньше, чем закончатся эти сборы, начавшиеся так вовремя. Вчерашний день выдался для меня нелегким: сначала я встретила Рудольфа, затем Николас неожиданно меня поцеловал. Свой первый поцелуй я представляла совсем не таким и совсем не с тем. А самым ужасным для меня оказалось, что я, того не желая, уступила Николасу. Он долго меня не выпускал из объятий, зачем-то завел разговор о помолвке, хотя я прекрасно понимала, что без согласия родных ему ее заключать нельзя. Он может говорить, что волен в выборе спутницы жизни, но родители так же вольны его не одобрить. Но курсант все равно пытался получить мое согласие, хотя с браслетом мог подойти только после сборов. Голова у меня кружилась, мысли путались, но я так ему и не ответила, хотя он был необычайно настойчив. Немного пришла в себя я лишь по дороге к дому, так что попрощалась с ним почти спокойно, пытаясь выбросить из головы злополучный поцелуй, но когда Лоренц опять сказал, что сожалеет о случившемся, я не выдержала:

– Зачем вы это повторяете? Вы не сожалеете, совсем не сожалеете, что меня поцеловали.

– Вы правы, – ничуть не смутился он. – Я не сожалею. Было бы странно сожалеть о столь прекрасном мгновении. Разве о том, что пролетело оно слишком быстро. Теперь, пока мы не вернемся в Гаэрру и я не смогу вас видеть, мне остается только вспоминать о том, что было, о ваших губах, таких нежных, таких восхитительных на вкус. Вспоминать и надеяться, что за эти две недели вы меня не забудете и мы все повторим.

Смотрел он при этом мне прямо в глаза, уверенный в своей правоте. И смотрел так, что я почувствовала, как жаркая волна выплеснулась краской на мое лицо, не пощадив ни шею, ни уши. На его губах промелькнула тень улыбки, что вконец меня разозлило.

– Не удастся, не надейтесь, – бросила я. – Я больше не хочу вас видеть. Прощайте.

Я резко развернулась, так, что юбка даже хлестнула его по ногам, и быстро поднялась по ступенькам к двери. Удерживать меня он не стал, наверное, сполна насладился моей беспомощностью в парке или при свидетелях не хотел показывать поведение, не соответствующее его происхождению.

– До свидания, Штефани, – донеслось мне вслед. – Я приду к вам сразу, как вернусь.

Вот когда я пожалела, что нашей дверью нельзя хлопнуть. Закрывалась она тихо и беззвучно, за что отвечал специальный артефакт, который на моей памяти ни разу не ломался. Не случилось этого и сейчас. В торговом зале была одна Анна, в моей помощи она не нуждалась, так что я с ней лишь поздоровалась и ушла к себе. В одном Николас прав – забыть его у меня не получится, – воспоминания о его поцелуе прочно засели в моей голове, ничему не желая уступать место. Конечно, я иной раз в мечтах представляла, как это будет, но и не подозревала о шквале эмоций, которые меня захлестнут. Захлестнут, закружат водоворотом. Боюсь только, были эти эмоции не мои – отражение чувств Николаса, которые ему удалось передать через поцелуй. Слишком их много было, этих чувств, слишком сильными и горячими они были. Нет, нужно держаться от него подальше, не следует дразнить мужчину, от которого меня так многое отделяет. Я твердо решила – никуда с ним больше не пойду. И браслет его не возьму, пусть он будет сделан хоть из лунного металла.

Регина бы меня не поняла. Она не привыкла думать о будущем, оно казалось ей простым и счастливым. Влюбится, женится, и заживут они душа в душу. А как же иначе? Сердце ее уже открылось для новой любви, но на горизонте не было ни одного мундира. Поэтому она пока довольствовалась наблюдением за чужим счастьем, и разлука любящих сердец казалась ей жестокой несправедливостью. Только Моника и Вернер нашли друг друга, и на тебе – ему тут же пришлось уехать. Думаю, если бы я выразила хоть малейшее сожаление по поводу отъезда Лоренца, мне тоже досталась бы порция утешений. Но я такой глупости не сделала, поэтому все внимание Регины безраздельно принадлежало Монике. Монике с распухшим носом и красными глазами. Та страдала, грустно грызла кончик карандаша и с отсутствующим видом сидела на всех занятиях. С таким же видом с них и ушла в сопровождении участливой Регины. Я проводила их глазами до входа в общежитие, вздохнула и пошла домой. Мне тоже хотелось обсудить с кем-то случившееся, но с кем? Не тете Маргарете же рассказывать? Да и Регине я не уверена, что стоит о таком говорить: не так давно она была заинтересована во внимании Николаса. Не будет ли ей обидно и неприятно?