А Бобров соскочить хотел, умник, да! И между прочим, не очень-то расстроился из-за гибели Синицына этого. Скорби в глаза напускает, когда с Викой лицом к лицу говорит, а стоит ей отвернуться, так на задницу ее таращится. Уже многие это заметили, к слову сказать, не один Чаусов.

А что, если…

Что, если Бобров задумал очень сложную комбинацию по устранению любимого человека своей симпатии?

Взял, к примеру, нанял киллера, чтобы тот Виктора Синицына убил и обставил его смерть, как самоубийство. А Чаусова специально следить за Синицыным приставил чуть раньше. Чтобы, если милиция заподозрит неладное, у них всегда под рукой нужный человечек оказался. Нужный для подозрений и судебного процесса.

Могло такое быть? Мог Бобров сотворить подобное?

Запросто! Он очень мудрый, хитрый и предусмотрительный. Вон как к кризису подготовиться сумел, ни рубля не потерял, ни единого места рабочего. Только зря он думает, что Чаусовы дураки распоследние. Зря надеется на то, что сможет подставить под раздачу Ивана в угоду своим амурным интересам.

Он не позволит сотворить с собой ничего подобного. Он будет начеку и сумеет предотвратить все, что бы Бобров ни задумал. Поэтому-то…

А ведь точно!

Поэтому-то он и торчит под окнами Виктории который вечер, провожая ее от офиса до дома! Поэтому и всматривается с напряжением в сгущающиеся тени за окнами автомобиля. И отслеживает каждое засветившееся окно ее дома. Разве ему интересно, во сколько она ложится спать и с кем ложится? Нет же, нет. Он просто должен суметь предотвратить, суметь быть на полшага впереди. А все остальное ему по барабану.

Все, конец смятению! Теперь он точно знает, зачем он делает это каждый вечер. Зачем едет за автобусом, в который села Мальина. Зачем потом крадется на машине за ней следом, прячется за соседним забором и сидит там, сидит до тех пор, пока в ее доме не погаснет свет.

Это ведь все делается ради его собственной безопасности, а не из-за прекрасных глаз Виктории Мальиной. До того измучился, что начал к ней присматриваться внимательнее, и совсем не как к сотруднику, а как к женщине. Думал, может, она ему в самом деле нравится, а он просто пока об этом не подозревает. Потом еще думал, что на жалость подсел. Затем в совести своей копался, как в навозной куче. Все старался понять, нужно ему или нет сообщить куда следует о своих подозрениях. Потом еще что-то выдумывал, пытаясь найти объяснение своему ежевечернему дурацкому поведению. А всего и делов-то!..

Когда в окно пассажирской двери кто-то постучал осторожно, Чаусов едва не начал из травматического пистолета палить, настолько неожиданным оказался этот стук. И даже мысли ни единой не возникло: кому это вдруг понадобилось его беспокоить и с целью какой. Просто рука тут же метнулась к пистолету, который лежал на передней панели, и палец лег на спусковой крючок.

Вот выстрелил бы, а!..

– Вика, какого черта?! – заорал он, узнав ее по голосу, когда она его окликнула. – Я ведь выстрелить хотел!

– Не ори, Ваня, – попросила Вика тихим голосом. – Поздно уже. Соседи спят.

– А чего ты, блин?! – уже тише, но все равно свирепо поинтересовался Чаусов.

– А ты чего?

Виктория стояла в валенках на босу ногу у дверцы теперь уже с его стороны, кутала голову в пуховую шаль и без конца поправляла сползающий с плеч мужской пуховик.

– А я чего? – вытаращился Чаусов, не понимая ее вопроса, потому что отвлекся, рассматривая ее.

И снова ведь поймал себя на крамольной мысли, что она могла бы ему понравиться, наверняка могла бы, если бы ему представилась возможность посмотреть на нее без одежды. Нет, не то чтобы совсем без нее. А без той офисной униформы, в которую Вика ежедневно пакуется на работе. Черные брюки, черный пиджак, белая блузка. Или черная юбка, черный пиджак, белая блузка.

– А того! – Виктория потопала валенками по снежной бровке, оставленной колесами его автомобиля. – Зачем который день за мной катаешься?! Думаешь, я не вижу тебя, да?

– Я?! Я катаюсь?! – попытался изобразить Иван недоумение, вытаращив глаза, но жутко сфальшивил и тут же начал оправдываться: – Ну, катаюсь, и что? Жалко тебе, да? Может, я переживаю за тебя, а? Вдруг кто пристанет к тебе, или тебе плохо сделается. Как тебе?

– Неубедительно, Ваня. – Виктория кисло улыбнулась. – А ну-ка, зайдем в дом.

– Это еще зачем?

Он вдруг испугался этой маленькой решительной девушки. Виктория принципиально не могла ему нравиться, и в силу этого ему надлежало быть от нее как можно дальше, так ведь?

– Поговорим, – она попрыгала на месте. – Да и замерзла я, Вань, возле твоей машины торчать.

– И давно торчишь?

– Не очень, но с голыми коленками, согласись, не очень-то…

Упоминание о ее голых коленках его немного подстегнуло, и Чаусов полез из машины на улицу. В конце концов, не убудет с него, в доме ее побывать. Столько времени под забором провести и внутрь не попасть! Да и интересно, как она жила там со своим Синицыным.

А хорошо, кажется, жила! Уютно, весело и счастливо. И совсем не похожим на неудачника показался Чаусову Виктор, улыбающийся с портрета на стене в большой кухне, переделанной под столовую-гостиную. Симпатичным он ему показался, очень симпатичным. И еще очень любящим Викторию, которую прижимал к своему плечу.

– Зря ты, Вика, – покачал головой Иван, сбрасывая с могучих плеч кожаную куртку, подбитую мехом, пристроил ее на диване в углу слева от входа.

– Что зря? – Она уже не обращала на него внимания, остановившись перед портретом.

– Зря фотку на стенку повесила. Наоборот, надо подальше убрать. Как это говорят-то: когда не видишь, то и сердце не болит. Так? – Он осторожно взял ее за плечи, отвел от стены к столу и усадил на стул спиной к портрету. – Вот так лучше.

– С глаз долой – из сердца вон, хочешь сказать? – подсказала Вика, благодарно ему улыбаясь.

– Наверное.

– Вряд ли так получится, Ваня. Так зачем ты меня караулишь, не сказал ведь еще?

Она смотрела на него без злобы, без симпатии, равнодушно – и это его задевало. Ну, хоть капельку бы чувства, а! Хоть крошечную искру интереса пустячного, а она – что на стол, что на стул, что на него смотрела – одинаково. На него так бабы никогда не смотрели, чего же она-то так?

– Одна ты теперь, Вика, – осторожно взвешивая каждое слово, начал говорить Иван. – Обидеть могут.

– Бобров приказал? – произнесла она совершенно без эмоций и запоздало поинтересовалась, наморщив лоб: – Тебя, наверное, чаем нужно напоить, так? Или даже покормить не мешало бы, ведь ты сразу после работы за мной поехал.

– Обойдусь, – огрызнулся он, снова задетый отсутствием в ней всякого к себе интереса. – И без чая обойдусь, и без ужина.

– Есть кому о тебе заботиться, – кивнула она с пониманием. – Оно и понятно… Так зачем Боброву вдруг понадобилось приставлять ко мне охрану, Ваня?