– Да. Невероятное совпадение.

– Как дела у Хэпа? Я много лет его не видела.

– О, думаю, у него все в порядке. Я и сама давно его не видела. – Мы уже покинули ресторан и шли позади ее подруг. – Послушайте, – сказала Кейла, – я так рада снова вас увидеть… – она замялась, словно с трудом вспоминая имя, – Шелли.

– Чейз, – вежливо улыбнулась я. – Ничего страшного, мы не так много общались. Я не могла ожидать, что вы меня вспомните.

– Нет, я вас помню. Просто пора возвращаться на работу, и голова занята совсем другим.

– Конечно, – ответила я. – Понимаю. Как насчет того, чтобы вместе выпить, пока я здесь? Может, вечером?

– Ну… не знаю, Чейз. Мой муж…

– Возьмите его с собой.

– …не пьет.

– Тогда поужинаем. Я угощаю.

– Нет, я не могу… – Она попятилась.

– Все нормально, Кейла. Мне действительно хотелось бы посидеть с вами.

– У вас есть номер? – Я дала ей номер. – Поговорю с мужем и свяжусь с вами.

– Ладно. Надеюсь, у вас все получится.

– Обязательно получится, Чейз. Еще раз спасибо.

Мы встретились в том же ресторане, где днем ранее я ужинала вместе с Джеком. Я пригласила его, чтобы у меня тоже была пара.

Рэмилон Бентнер оказался приятным собеседником, открытым и дружелюбным. Оказалось, что они с Джеком увлекаются игрой «Правление», которая входила в моду на станции. Игроки должны были принимать решения в области политики и социальной инженерии. Допустим, у нас есть импланты, стимулирующие умственное развитие. Побочные эффекты отсутствуют. Следует ли делать импланты доступными для всех?

– Я попробовал, – сказал Рэм, – и это принесло мне неприятные сюрпризы. Высокий интеллект вовсе не такое большое достоинство, как принято считать.

– В каком смысле? – спросила я.

Джек отхлебнул кофе.

– Люди с коэффициентом, равным примерно ста восьмидесяти, склонны к разрушительным действиям, особенно молодежь. Они начинают бунтовать.

– Может, им просто не хватает терпения? – предположила я. – Ведь их соученики или коллеги по работе соображают не так быстро.

– Просто их труднее запрограммировать, – ответил Рэм. – Вы никогда не задумывались над тем, почему человеческий интеллект достиг именно такого уровня?

– Видимо, обезьяны поглупее попадали в лапы тиграм, – ответила я.

– Но почему бы ему не быть выше? – парировал Джек. – Касавич, изучавший в начале прошлого века финикийскую цивилизацию, пришел к выводу, что люди, по всей видимости, не становились умнее на протяжении всей истории человечества. Почему?

– Все просто, – сказала Кейла. – Пятнадцать тысяч лет – слишком короткий срок для того, чтобы проявились эффекты эволюции. Касавичу – так его звали? – следовало бы отправиться на сотню тысяч лет назад и попробовать еще раз. Думаю, он заметил бы разницу.

– Вряд ли, – возразил Бентнер. – Похоже, есть некий потолок.

– Почему? – спросила я.

– Ученые считают, что при коэффициенте, равном ста восьмидесяти, человек создает слишком много проблем для общества. Он становится неуправляемым. Синдром кошачьей стаи. Независимо от политической системы власти порой делают глупости, и высокоинтеллектуальные личности с трудом терпят это. – Он улыбнулся. – В результате они оказываются в невыгодном положении. Начиная примерно с семи лет им приходится набивать себе шишки. Высокий интеллект становится не подспорьем, а помехой. В стародавние времена они так надоедали племени, что оно переставало их защищать. Эти люди доставались на обед тиграм.

– Похоже, – заметил Джек, – это справедливо и в отношении «немых». У них примерно тот же самый интеллектуальный диапазон. И тот же потолок.

«Немые», единственная известная нам инопланетная раса, были телепатами.

– Я думала, – заметила я, – что в цивилизации телепатов действуют иные законы.

Бентнер покачал головой:

– По-видимому, нет. Джек, так что ты решил? Ты использовал импланты?

Джек покачал головой:

– Нет. Сообщество людей, считающих, что они знают все на свете… Не годится.

– Правильно. Мое общество стало нестабильным через два поколения. А у моего друга государство вообще рухнуло.

– Знаете ли вы, – спросил Джек, – что процент самоубийств среди людей с высочайшим интеллектом, среди гениев, почти в три раза выше среднего по обществу?

– Мы глупы, и этому есть причина, – подытожила я.

– Верно, – улыбнулся Бентнер. – И слава богу. – Он поднял бокал. – За посредственность. За ее преуспевание.

Несколько минут спустя я мимоходом упомянула, что мое хобби – коллекционирование старинных чашек. Интереса это ни у кого не вызвало, но я все же обратилась к Кейле:

– У вас ведь была одна такая?

– Одна – что?

– Старинная чашка. Помните? Со странной надписью.

– Не у нас, это точно, – ответила она. – Не помню ничего такого.

– Ну как же, – настаивала я. – А я вот помню. Серая, и на ней – бело-зеленый орел с распростертыми крыльями.

Она задумалась, покусала губы, покачала головой – и, к моему удивлению, проговорила:

– Да, вспомнила. Она стояла на каминной полке.

– Знаете, я всегда восхищалась той чашкой.

– Я давно уже о ней не думала. Но вы правы. У нас действительно была такая.

– Хорошие времена тогда были, Кейла. Не знаю, с чего я вдруг вспомнила о чашке. Видимо, она связывается в моем сознании с теми счастливыми днями.

– А сейчас у вас много проблем?

– Нет. Вовсе нет. Но тогда было другое время, более… невинное. Ну, вы знаете.

– Конечно.

Мы с ней отхлебнули по глотку чая.

– Интересно, где она сейчас, – продолжила я. – Та чашка. До сих пор у вас?

– Не знаю, – ответила Кейла. – У меня ее нет. Я не видела ее с детства.

– Может, она у Хэпа?

– Может быть.

– Знаете, – сказала я, – когда вернусь домой, пожалуй, попробую его найти. Мне бы хотелось снова с ним увидеться.

Черты ее лица стали жестче.

– Он вам теперь не понравится.

– Вот как?

– Он слишком похож на своего отца. – Кейла неодобрительно покачала головой. – Ладно, не будем об этом.

Мы поговорили о ее работе на станции, и при первом удобном случае я снова вернулась к чашке:

– И все-таки она меня всегда интриговала. Та чашка. Откуда она взялась, Кейла? Не знаете?

– Понятия не имею, – ответила она.