Татьяна окинула взглядом сидевших за столом. Свекровь –наполовину полька, наполовину русская – уехала из России почти сорок лет назад,ее муж, француз, был там только в начале века, да и то проездом, Алекс не ездилв Россию никогда, Рита родилась в Париже. Она сама… Ей было восемнадцать, когдаони с матерью перешли китайскую границу и оказались в Харбине, покинув Россиюнавсегда. Их всех свел вместе случай, трагический случай. Сегодня, несмотря навсякие «цап-царапки», как это называла Рита, они вдруг впервые почувствовалисебя одной семьей.

– Россия… – пробормотала Эвелина задумчиво. – Не могусказать, чтобы я задыхалась от приливов патриотизма, но Гитлера своими быруками придушила.

Татьяна слабо улыбнулась на слова свекрови и подошла ктелефонному аппарату, стоявшему на высокой антикварной тумбе у окна.

Еще поднося трубку к уху, услышала всхлипывания. ИринаКоренева, ее подруга, рыдала в голос.

– Ира, Ирина! Что-то случилось?

– Таня, они только что увели Николая!

Николай был мужем Ирины, инженером с «Рено». Его увели… Кто,куда?

– Ирина, что ты говоришь? Я не понимаю.

– Его арестовали! Они берут всех русских! Всех, слышишь?Петра Андреевича Бобринского уже забрали, Масленникова, князя Красинского,генерала Николая Семеновича Голеевского… И адвоката Филоненко, и отцаКонстантина Замбрежицкого, настоятеля церкви в Клиши, и еще…

– Что это значит? – испуганно спросила Татьяна. – Подожди,Ириночка, не плачь, произошло какое-то ужасное недоразумение!

– Таня, – сквозь слезы выкрикнула Ирина, – я не знаю номераУгрюмовых, позвони им! Ниночке надо позвонить, слышишь? Скажи…

Разговор прервался. То ли Ирина трубку бросила, то лиразъединили на линии. Теперь такое случалось часто.

Татьяна положила трубку, и тут же раздался звонок.

Бросилась к телефону снова:

– Алло, Ириночка, я слушаю!

Но в трубке продолжались гудки. Ах, да ведь это в дверьзвонят!

Процокали каблучки горничной в прихожей. Щелкнул замок:

– Вы к кому, господа? Ах, Боже! Медам, мсье! Здесь солдаты!

Голос ее испуганно прервался. Тяжело топая, в столовую вошлидва громадных фельджандарма с «кольтами» в руках, оба в чине ефрейтора. Повернулиськ Алексу:

– Sie sind Russe?

– Nicht, – чуть приподняв брови, машинально ответил тот. Новдруг, словно спохватившись, сказал с вызывающим видом: – Ja!

– Also, sie sind verhaftet. [5]

– Что-о? – тихо сказала Рита. – Арестован? За что?

– Арестован? – вскричала Эвелина, вскакивая так резко, чтоупал тяжелый резной стул.

– Погодите, господа, – рассудительно произнес Эжен. – Надоразобраться. Мой сын – русский только на четверть. У него французская фамилия,он гражданин Франции.

Видимо, один из жандармов ничего не понимал, поэтому смотрелна возмущенного Эжена Ле Буа равнодушным оловянным взглядом. В глазах у другогомелькнула насмешка:

– Wo ist hier, auf ihre weise, Frankreich? – И тут же завелнетерпеливо: – Also schnell, los, los! Sie gehen it! .[6]

Все взрослые стояли, словно онемев. Только Рита, от волненияс трудом подбирая немецкие слова, попросила дать хоть несколько минут, чтобысобрать немного вещей.

– Gut, – снисходительно сказал ефрейтор, поигрывая глазамиради хорошенькой девушки, – aber schnell, bitte. [7]

Татьяна и Алекс вышли в спальню. Саквояж, с которым Алекссобирался завтра в поездку в Марсель по делам фирмы, стоял наготове: он всегдазагодя собирал вещи.

– Ну вот, – ухмыльнулся Алекс, кивнув на саквояж, – а тыназывала меня суетливым сусликом, который торопится набить свои защечныемешочки. Как хорошо, что я оказался таким предусмотрительным сусликом и набилих заранее!

Татьяна громко всхлипнула:

– Это ошибка, ошибка!

– Что? – спросил Алекс с затаенной улыбкой в глазах иголосе. – Что именно – то, что ты назвала меня суетливым сусликом, или арест?

Татьяна никогда не могла удержаться от смеха, если Алексхотел ее рассмешить. Может быть, в этом и крылась причина того, что их странный(вот уж воистину!) и в немалой степени вынужденный брак не распался и дажетрещину не дал. И даже теперь она невольно улыбнулась сквозь слезы.

– Не переживай, – сказал Алекс, – если в самом делепроизошла ошибка, придется как-нибудь разобраться в ней. Ну а если… – Он пожалплечами. – Ну а если все же… значит, я скоро встречусь на небесах с Дмитрием искажу, что был благодарен ему по гроб жизни.

Они торопливо поцеловались и вышли в столовую. Ле Буа так истояли в прежних позах, словно окаменев. Жандармы переминались с ноги на ногусо скучающим видом. Горничная плакала, как-то очень по-русски собирая слезы вгорсть. У Риты было ледяное, презрительное выражение лица.

– Алекс, мальчик мой… – простонала Эвелина по-русски, нофельджандарм обернулся к ней с грозным видом, и она прикусила язык.

– Ничего, мамочка, – сказал Алекс по-французски, – всевыяснится. Танечка все узнает, будет за меня хлопотать – и меня выпустят.

Эвелина кивнула, опершись на плечо мужа. Лицо ее дрожало.Эжен Ле Буа по-прежнему стоял как каменная статуя. Держался, видно было, напределе сил, но держался.

Алекс коснулся рукой плеч матери, отца, Риты, махнул Татьянеи вышел. Все ринулись было следом, но ефрейтор сурово глянул с порога и покачалголовой.

Замерли.

– Bitte, sagen Sie ir, wo kann ich jetzt Auskunft haben? –быстро спросила Татьяна.

Ефрейтор помолчал, потом ответил:

– Zwei und siebzig Avenue des arschalls Fosch.

– Aber was ist da, an dieser Adresse?

Он помолчал, потом произнес особенно внушительно: