Возможно, он успел увидеть летящий вниз пистолет, белые кучевые облака, но это последнее, что он видит в этот день. Удар по адамову яблоку заставляет закатиться зелено-голубые глаза, и четвертый падает на землю почти одновременно с «жадиной-говядиной».

Когда же повернулся к Корневу, то он спокойно засовывал купюры обратно в кошелек. Двое мужчин, сиплый и Гудрон, стояли перед ним навытяжку. Они свесили головы, словно семь дней не спали, а сейчас дорвались до отдыха и уснули стоя. Раздался шлепок, и я обернулся, готовый к нападению. Но то упал на бездыханное тело водителя злополучный пистолет.

— Ещё и измазаться успел, экий же ты неряха, — беззлобно ткнул в плечо Корнев.

— А чего он мне палочку не показывал? Я же пррросил, — я изобразил на лице дурашливую усмешку. — Ну что, возьмут меня в Большой театр?

— Не, в Большой не возьмут. Если только в Малый… осветителем, — хмыкнул Пантелеймон Борисович и посмотрел в конец улицы. — А вот и наша доблестная милиция. Как всегда вовремя.

Из-за поворота как раз вынырнул желтый УАЗик с синей полосой на борту. Пантелеймон Борисович махнул им рукой, словно приглашая заглянуть на чай. Из-за забора через два дома от нашего выглянула голова старушки.

— Что с ними будет? — спросил я у Корнева, кивая на неудачливых нападающих.

— А что будет? Статья сто девяносто первая, пункт два. Посягательство на жизнь работника милиции или народного дружинника в связи с их служебной или общественной деятельностью по охране общественного порядка — наказывается лишением свободы на срок от пяти до пятнадцати лет, а при отягчающих обстоятельствах — смертной казнью. А я как-никак дружинник, — усмехнулся Корнев. — Вот и получается, что отправятся мужики туда, где их уже заждались. Да ты за них не переживай. Им тюрьма как дом родной. Вот пусть и отправляются домой… Если что, скажешь, что из пистолета стреляли в меня.

— Но это же…

— Это для дела, — отрезал Корнев. — Пока что можешь связать своих бойцов, чтобы они не убежали, как очнутся. Мои-то точно не убегут, пока не разрешу…

Глава 12

Четырех уголовников быстро определили на место будущего жительства. Вряд ли кто о них будет грустить. Я точно не буду. Возможно, быстрому определению помогли связи Пантелеймона Борисовича.

Месяц моего обучения подходил к концу. В загипнотизированном состоянии я провел не один час. За это время Пантелеймон Борисович внедрял в мою голову целые пласты информации о поведении потенциального противника, обычаях, традициях.

Также много занимались обучению внимания, памяти. Чтобы каждая увиденная деталь въедалась в «Чертоги разума» и при необходимости могла быть изъятой. Особенно Пантелеймону Борисовичу нравилось одно упражнение под названием «секретарский стол». Он вываливал на стол целую кучу скрепок, кнопок, карандашей, монет и прочей мелкой белиберды. После этого разравнивал в произвольном порядке и звал меня из соседней комнаты.

Сперва я запоминал расположение предметов в течение полуминуты, после чего всё это мешалось в одну кучу, и я должен был разложить всё так, как лежало. За неправильно положенную деталь следовало наказание — десять отжиманий.

Вроде бы немного, отжаться всего десять раз. Но когда ошибешься раз пять, а потом снова последует «секретарский стол» и ещё раз… и ещё… Порой доходило до того, что руки не слушались и я падал на пол. Однако, физические упражнения вкупе с умственными давали о себе знать и вскоре я мог без ошибки выполнить упражнение.

Как только пять раз выполнял упражнение на «отлично», так тут же добавлялось ещё семь предметов, а время сокращалось на пять секунд.

Подобная игра довела до того, что я мог за пять секунд выхватить расположение двухсот предметов на столе, а после их разложить в том же порядке.

Не скажу, что это было просто, но я всё-таки сделал это. После этого дождался одобрительного кивка от Пантелеймона Борисовича.

Высшей награды…

— Да, не плохо. Совсем неплохо. Но это только верхушка айсберга, дальше будет больше… Так что не расслабляйся, Борис!

— И не думал расслабляться. Всегда готов к новым свершениям, — ответил я.

— И убери с лица эту самодовольную ухмылку. Она порой бесит, — покачал головой Корнев.

В ответ я улыбнулся ещё шире. Дальше последовали иные упражнения. И в самом деле «секретарский стол» был всего лишь верхушкой айсберга. Упражнения на концентрацию, внимание и память выматывали порой сильнее физических занятий. Запоминание документов шло вкупе с «алхимией», как я её называл. «Алхимия» состояла из обучения растениям, приготовлению природных ядов и прочего того, что могло пригодиться в моём будущем.

Заодно Корнев обучал меня физическим упражнениям — двигаться, ходить, бегать. Особенно мне запомнилось одно упражнение.

Корнев научил, как вызывать замедление пульса, как растягивать дыхание, как ускорять сердцебиение… И вот в один из таких вечеров он кивнул мне на дверь:

— Пойдем. Посмотрим, насколько ты ловок.

Он оделся для выхода на улицу, потушил свет. В окно заинтересованно заглядывала полная луна. Благодаря упражнениям глаза так быстро привыкли к темноте комнаты, что в лунном свете окружающее пространство выглядело так же, как и при ярком солнечном свете.

Ночь встретила морозным потрескиванием, искорками блестевшего снега и холодным сухим ветром. Несколько вдохов, разогревающих тело, и мороз перестал ощущаться.

Корнев жестом показал следовать за ним. Легко перемахнул три метра до забора, и по поперечине в сторону леса. Пробежал словно по твердой земле за уезжающим автобусом, так же уверенно и прямо. Я попробовал повторить его прыжок, но немного не долетел до забора и провалился по колено в наметенный сугроб. Пока забрался на поперечину — Корнева и след простыл.

Аккуратно переставляя ноги по высеребренной морозом балке, я дошел до края забора. Корнева нигде не видно. Как волоски на ноге великана, под забором торчали голые прутья малинника. Несколько сморщенных ягодок стойко противостояли ветрам и морозам, они висели бордовыми сережками на черных прутьях. По жесткой корке наста тихо струилась поземка, наросшие сугробы похожи на буруны с картин Айвазовского. Не хватало смелого кораблика, летящего между ними и мечущихся чаек.

Поэтические изыски прервало появление Пантелеймона Борисовича. Отстранившись от ствола высокой березы, он поманила за собой. Я тоже постарался не оставлять следов, но ноги проваливались сквозь твердую корку. Два раза тело погрузилось по пояс в сыпучую массу, пока я дошел до «сэнсэя».

— Эх, Борис, оглянись назад — прошел, будто ребенок специально долбил наст! Поступь должна