Они просто жили. Первые поцелуи, последние поцелуи, потеря девственности, эксперименты с алкоголем, походы в кино, уроки, откровенные беседы по душам и пылкие споры о мировых проблемах, сплетни и безудержный хохот без причины, чинные семейные ужины, стычки со школьными хулиганами, ласковое терроризирование молодых учителей, ранние завтраки в «Денниз» по пятницам… Все это имело значение. Из всего этого замешивался цемент, скреплявший их дружбу.

Они были вместе детьми и подростками, а теперь вместе становились взрослыми. Их дружба не знала границ: если Анджела нуждалась в нем, он приходил – сразу, без лишних вопросов, – и наоборот. Вот и теперь она была рядом. Они вместе ели пулькоги. Вот что такое семья. Вот какой должна быть семья.

– Помнишь, как мы последний раз ходили выпрашивать сладости у соседей?

– Когда снег шел? – уточнил Адам. Вопрос его удивил, но он был рад вернуться в прошлое.

– Ага, прямо сугробы лежали.

Примерно раз в шесть лет Фром хорошенько заваливало снегом, но в такую рань, на Хеллоуин, – никогда. А в том году (Адам и Анджела учились в седьмом классе, то есть уже выходили из возраста, когда дети играют в «Кошелек или жизнь») снега навалило почти по колено. Адаму и Анджеле, переодетым в Сьюки Стэкхаус и Билла Комптона, пришлось спрятать костюмы под тоннами курток, шарфов и шапок.

– Помню, конфет насобирали полные мешки, – сказал Адам.

– Потому что всем мелким пришлось сидеть дома из-за снегопада.

– А когда мы дошли до твоей фермы, мои родители даже не смогли откопать машину, и я остался у тебя ночевать.

Анджела засмеялась, вспомнив, что было дальше.

– И моя мама…

– Твоя мама…

– Ну, кто еще мог усадить двух подростков греть ноги в одном тазу?!

– А сколько эвкалипта она туда ливанула!

– Когда я пью сироп от кашля, до сих пор вспоминаю тот таз.

– Обожаю твою маму. В тот вечер она нам рассказала про расистскую рождественскую традицию, которая до сих пор существует в Голландии.

– Черный Пит! ОМГ! Даже моя хипповая мать не считала эту традицию расистской, пока не переехала в Штаты.

– Ага. Люблю твою маму, – повторил он, тем самым намекая, что любит саму Анджелу. И они оба в глубине души это поняли.

Кстати, об Анджеле…

– У тебя что-то случилось, да? – спросил Адам. – Ты хотела поговорить…

– А, ерунда это – по сравнению с твоей историей.

– Ну и что? Все равно рассказывай.

– Как что? Твой разговор с Уэйдом – это просто жесть. Уж точно покруче моей новости.

Она встала, потянулась, потом вдруг принюхалась и недовольно посмотрела на свою форму.

– От меня разит луком.

– От тебя всегда разит луком после работы. И неважно, чья новость круче. Хватит менять тему. Что за тайны вообще?

Анджела покосилась на него, но сама уже задумчиво морщила нос – как делала всегда, приходя к какому-то важному решению.

– Помнишь мою тетю Джоанну?

– Которая в Роттердаме живет? Профессорша?

Анджела кивнула.

– Она приглашает меня к себе – принять участие в новой образовательной программе.

Адам нахмурился:

– Вместо универа?

– Вместо выпускного класса.

Адам уставился на Анджелу, а та просто скрестила руки на груди и ждала, когда он переварит услышанное. Похоже, этот день не думал заканчиваться.

Фавн не сразу распознал заклятье – он не мог и предположить, что она способна на колдовство в этом обличье, в этой форме. Может, она и сама не догадывалась, но, отойдя подальше от сгоревшего дома (восстанавливать его у него нет времени, а значит, мир окажется перед очередной загадкой, которую, как водится, разгадает неправильно), она одной рукой начинает медленно чертить на траве круг, воздев другую к палящему солнцу.

Фавн все это время держался на почтительном расстоянии и вмешался лишь раз – когда объятый пламенем дом едва не рухнул (о том, что она способна устроить пожар, он тоже не догадывался). Однако подходить слишком близко нельзя. Надо держаться хотя бы на расстоянии вытянутой руки, не вторгаясь в ее пространство.

Она – Королева. Никто не должен к ней приближаться.

Она крутится все быстрее и что-то бормочет, но слов не разобрать.

– Миледи? – робко окликает он, хотя знает, что его не услышат.

Эта личина ему чужда, неприятна – как и все земные личины. Но времени на поиски не было, и он принял первую попавшуюся. Для современного мира она слишком велика. Слишком неправдоподобная, слишком… звериная.

И вместе с тем – могущественная.

Королева вертится все быстрей, высокая трава под ее ногами начинает гнуться к земле, образуя нечто вроде воронки.

Только по-прежнему ли она Королева? Душа, что так слепо к ней льнет, на удивление сильна. На закате она сгинет навеки, если он не придумает способ…

Наконец до него доходит, что творится.

Со всех ног он бросается к ней.

И кричит, вопит во все горло:

– Миледи, нет!

Но от земли уже поднимается воздушная воронка, которая окружает Королеву стеной пыли, травы и луговой тимофеевки, захватившей все местные поля…

Слишком поздно. Когда он подбегает, травяная стена рушится – и за ней никого нет.

Королева исчезла.

Исчезла.

Далеко она перенестись не могла, но в этой глуши, среди лесов и домов, затеряться можно даже неподалеку. Как же теперь ее искать? Как успеть вовремя?

Надо немедленно отправляться на поиски, нет времени даже проклинать себя за глупость. Королеву необходимо найти и спасти до захода солнца, иначе она погибнет.

А если она погибнет, та же участь ждет и фавна, ибо Королева – это граница, стена меж двух миров.

Умрет она – умрут все.

Фавн бежит к лесу домов. Надеясь, что люди встретят его только испуганными криками.

Анджела Дарлингтон. Родилась в Сеуле, после чего ее удочерили мать-голландка и отец с исконно английской фамилией. Семья поселилась на ферме в городке Фром, штат Вашингтон, – на самой настоящей ферме с самыми настоящими животными, настоящими овцами, которых продавали на мясо (о чем Анджела предпочитала не заикаться: в школе была целая прорва вегетарианцев). Словом, они были американцы до мозга костей.

Но, конечно, не те американцы, которых считают американцами другие американцы.

– Она голландка, говоришь? – время от времени интересовался Здоровяк Брайан Терн у Адама, хотя вряд ли такое можно было забыть. – Странный все-таки народ – голландцы. – Он с досадой встряхивал газету. – Слишком либеральный. Наркотики. Проституция…