Этот момент Адам запомнил навсегда, даже лучше, чем первый – невероятный! – поцелуй: впервые в жизни он оказался голым и… ну, со стояком перед другим парнем. Назад пути уже нет, тут не отшутишься, есть лишь это мгновение и другой человек, который смотрит на тебя, на твой член, берет его в руку и… происходит что-то совершенно невозможное, просто непостижимое.

– Вот так, – сказал Филип.

Все было в первый раз, все в новинку. Конечно, Адам смотрел порно, но Филип оказался куда волосатей (причем в самых неожиданных местах), его тело было не таким безупречным, но оттого и гораздо более соблазнительным. А кожа… Анджела была права, Адам прямо насмотреться не мог, даже когда они просто целовались. В конце концов Филип прикрыл его глаза мягкой ладонью.

– Ты пялишься, – прошептал он.

– Извини.

– Хватит извиняться.

– Извини.

– По ходу, я у тебя действительно первый.

Филип улыбнулся и лег на подушку, поближе к свету, чтобы Адам мог как следует все разглядеть. Нет, он был не самым красивым парнем на свете, но в тот миг Адам решил, что в жизни не видел ничего прекраснее. Никогда.

– Извини, что я такой неловкий, – сказал Адам.

– Ничего, есть же я.

Они продолжили. Позднее, вспоминая ту ночь, Адам понимал, что Филипу вряд ли было с ним интересно, он ведь просто лежал бревном, отчасти по неопытности, отчасти от шока, отчасти – изо всех сил пытаясь не кончить.

А потом Филип прошептал ему на ухо просьбу.

– Можно я тебя?.. – только и смог выдавить он, не решившись произнести глагол.

– Этого я тоже никогда не делал.

– О’кей, понял.

– Нет! Можно… Можно!

– Уверен?

– Да.

– Точно-точно?

– Вроде да.

Филип заглянул ему в глаза.

– Я осторожно, – сказал он и стал надевать резинку.

Он действительно все делал осторожно. Только это не помогло.

– Я могу остановиться в любую секунду, только скажи.

– А можешь… просто не двигаться пять сек?

– Конечно. В первый раз всегда так больно.

– Тогда зачем люди вообще это делают?! – с трудом проронил Адам.

– А ты подожди. Подожди и поймешь.

Адам начал ждать. Боль понемногу стихала, становилась терпимой. А потом он испытал необычайные ощущения – и в физическом, и в духовном плане. Они с Филипом все еще лежали лицом к лицу. Адам видел выражение яростной сосредоточенности на лице партнера и гадал, думает ли он о том же самом. Я занимаюсь сексом. Я занимаюсь сексом с живым человеком! С парнем!

Я занимаюсь сексом.

Я занимаюсь сексом.

И еще он говорил всякие пошлости. Довольно громко. Филип тоже. Когда они закончили – но еще были вместе и даже не начали заметать следы случившегося, – Филип вновь его поцеловал. Долго, с языком, и потом сказал:

– Жаль, мы раньше не познакомились.

Выяснилось, что он тоже, как и Энцо – и как Анджела, если уж на то пошло, – уезжал из Фрома. Навсегда. Больше они не виделись – только пару раз обменялись электронными письмами (в которых Филип, переезжавший в Омаху, в основном желал ему удачи и прощался на разные лады). Конечно, Адам расстроился, но ему хватило ума понять: если бы не грядущий отъезд, между ними с Филипом ничего бы не произошло. Он бы просто не рискнул открыться Адаму.

Однако все случилось. Причем через двадцать семь дней после Анджелы. Адам позвонил ей в три утра, сидя на краю ванны дома у Филипа, чувствуя невыразимую усталость и боль в разных частях тела и при этом ощущая себя совершенно, совершенно другим человеком.

– О боже, – сонно прошептала Анджела в трубку.

– Ага, – прошептал он в ответ.

– О боже!

– Ага!

– Как ты?

– Родители меня убьют. Но мне плевать, честное слово. Я же говорю – все круто!

– У меня столько вопросов!

– Завтра.

– Просто миллион вопросов.

Родители его не убили, но на целый месяц заперли дома. И ему пришлось все лето по средам делать уборку в церкви. И, разумеется, Анджела задала ему много, много, очень много вопросов, главным образом связанных с анатомией и физиологией.

– Про Курта я тебя так не расспрашивал!

– Ну и зря. Мог бы.

– Ты не понимаешь намеков?

– Ой, да брось, ты же меня любишь – и знаешь это.

В самом деле, он ее любил. От всего сердца, которое теперь разрывалось от боли.

Фавн наблюдает, как она встает на колени у тела большой женщины. Он мысленно проникает в ее грудь и обнаруживает, что сердце еще бьется, хотя и надсадно, с большим трудом – недолго ему осталось биться.

– Очнись, мама, – слышит он слова Королевы. – Это же я, твоя Кейти.

Фавн уже стер память тех, кто его видел: соседей по дому, мужчины, что проезжал мимо и собирался бросить через забор газету, двух девочек с чумазыми лицами, которые даже перестали спорить о какой-то штуке под названием «супер манговый блеск для губ» и уставились на него с разинутыми ртами. Хорошо хоть закричать не успели. Он прикрыл им глаза ладонью, а потом вернул их к спору о супер манговом блеске.

И вот Королева стоит на коленях рядом с матерью, хотя она сама – Мать, Мать мира…

Она вглядывается в темноту за дверным проемом.

– Я знаю это место.

Она встает и заходит внутрь. Фавн перешагивает через большую женщину, попутно изучая ее разум в поисках ненужных воспоминаний, которые нужно стереть. Чтобы войти в дверь, он пригибается: рост не позволяет ему спокойно перемещаться по жилищам этих созданий. Здесь пахнет не смертью, как в том доме на озере, но горем – холодный, тяжелый запах с порога бьет в нос и заставляет замедлить шаг.

Внутри тихо. Дома никого нет, хотя женщина явно живет здесь не одна. Фавн чует мужчину постарше и двух молодых женщин – они были тут утром, и сейчас их запахи, подобно призракам, бродят по комнатам.

Все эти запахи похожи на запах духа, поскольку состоят из одних и тех же компонентов. Оно и понятно – кровные узы.

Однако что-то в запахе семейного горя заставляет его принюхаться… Да, это горе утраты, но к нему примешивается горе той девушки: прежде чем они потеряли ее, она сама что-то потеряла. У нее в душе была пустота, а пустота и утрата суть одно и то же.

Фавн удивленно идет дальше.

Она стоит перед камином, который не топили уже несколько месяцев. На каминной полке расставлены фотографии.