– Курту точно не было.

– Я не то имел в виду.

– А. Поняла. Ну, в общем, было очень больно. И странно. И его член был похож на гриб! Причем не слишком крупный.

– Ага, я в курсе. Мы с ним вместе ходим на физру.

– Что же ты не сказал?!

– Н-ну… Члены имеют свойство меняться, Анджела.

– А его не изменился! Почти. Бедный Курт.

– Бедная Анджела.

– Хотя знаешь, я бы умерла, если бы он был больше. Для первого раза самое то. Хорошо, что все так быстро закончилось.

– Ты, вообще, как? Хихикаешь, чтобы не показать, как сильно расстроена?

– Ага.

– Хочешь, я к тебе сбегу?

– Сбежит он, как же! У тебя сигнализация на всех окнах.

– Точно.

– Я просто… Нет, я ведь даже не ждала каких-то незабываемых ощущений…

– Немножко ждала.

– О’кей, согласна. А ты разве не ждешь?

– Жду. Представляю себе тот поцелуй из «Горбатой горы».

– Ничего такого не будет, даже не мечтай.

– Знаю. Но я серьезно спрашиваю: у тебя все нормально?

Она громко выдохнула:

– Угу. Только я вся липкая.

– Как себя вел Курт?

– Прекрасно! Я даже не ожидала. Целуется он ужасно, но к этому я была готова. И знаешь, Адам, прикосновения… Прикосновения – это нечто! Такой тесный контакт с другим человеком, и всюду голая кожа – просто мили чувствительной кожи, я даже не знала, что у нас ее столько! И мурашки, и еще пахнет… Как поцелуй, только в сто раз сильней… Мне было так неловко и страшно, и больно, и еще кровь повсюду, и все быстро закончилось, но некоторые моменты…

– Ага.

– Потом станет лучше, да ведь?

– Так говорят.

Она еще немного поплакала.

– Я очень устала, – сказала она. – И линзы высохли.

– Позвони мне утром.

– Первым делом – тебе. И только потом Курту, обещаю!

С Куртом она так и не стала встречаться. Парень он был неплохой и даже не стал никому рассказывать про то, что переспал с Анджелой. А она с тех пор называла свой первый секс «антропологическим экспериментом» и вспоминала тот день с нежностью, однако больше ценила его за собранные научные сведения, нежели за сам опыт.

Впрочем, когда на следующий день они вернулись к старому спору о потере невинности, Адам счел эти сведения неубедительными.

– Девственность парня имеет уровни, – настаивал он. – Особенно когда парню нравятся парни.

– Девственность девушки тоже имеет уровни.

– Можешь верить во что угодно, однако все без исключения люди считают, что девушка перестает быть невинной после одного-единственного проникновения.

– И это ужасно необъективно и несправедливо.

– Согласен. Ну, и когда же ты потеряла девственность?

– Вчера ночью… Ой.

– Вот-вот – «ой». А я когда потеряю свою? Если мне подрочили – считается?

– Кто тебе дрочил, интересно?

– А это уже к делу не относится. И потом, поработать рукой мог и я… Потерял я в таком случае девственность или нет?

– Так ты поработал рукой?!

Он не ответил.

– Правда?! – воскликнула Анджела, причем у нее получилось скорее утверждение, чем вопрос.

– Ты имеешь в виду кому-то, кроме себя самого?

– Ну, для этого у людей тоже есть слово. Мастурбация.

– И когда, интересно, у меня был такой шанс?

Да уж. По сравнению с подростками из кино, книжек и сериалов, их с Анджелой точно нельзя было назвать сексуально озабоченными. Наверное, потому что они (как и все их сверстники) только-только начинали знакомиться с собственным телом и пока не горели желанием показывать его посторонним.

Адаму пришлось еще труднее: потенциальных партнеров вокруг было маловато.

Однако каким-то чудом Линус оказался уже четвертым его любовником. Энцо был вторым. В перерыве случился быстрый перепих с удивительно белокожим заучкой по имени Ларри из подростковой группы Адама в церкви. Все произошло после музыкальной репетиции, когда Здоровяк Брайан Терн пригласил молодежный хор к себе домой. Адам обнаружил плачущего Ларри в своей спальне. Семь минут и один оргазм спустя Ларри снова плакал, но уже по другому поводу: от счастья и угрызений совести. С тех пор он методично избегал Адама в церкви, но, если уж совсем честно, все это было так неожиданно, что Адам и сам иногда забывал о случившемся.

Свой первый сексуальный опыт он не забыл, нет.

Филип Мэтисон – человек с почти такой же исконно английской фамилией, как Анджела Дарлингтон. Он учился в их школе, только на год старше (хотя разница в возрасте у них была всего восемнадцать месяцев). Кроме того, он единственный из школьной беговой команды был выше Адама ростом. И шире. Как и все большие люди, он стеснялся своих размеров. А разговорились они только потому, что Филип (не Фил, нет) хотел за кем-нибудь спрятаться на групповой фотографии для школьного альбома.

– Нам обоим лучше было стать пловцами, – сказал он в тот день, когда они стояли всей командой перед школой (школьное знамя держали коротышки).

– Ненавижу плавание, – ответил Адам. – Хоть у меня и плоскостопие.

– А я бы с удовольствием поплавал, если бы можно было делать это одному. Я могу заниматься только индивидуальными видами спорта.

На этих словах Адам удивленно поднял голову. Впервые в жизни ему пришлось поднять голову, чтобы посмотреть в лицо человеку. Волосы у Филипа были темнее, чем у Адама, и щетина тоже (впрочем, то, что росло на лице Адама, с трудом заслуживало звания щетины), и он покраснел – реально покраснел! – когда Адам заглянул ему в глаза.

Спустя три месяца они пересеклись на вечеринке вроде той, что намечалась сегодня. Филип выпил бутылку пива, Адам тоже, Филип выпил еще одну, Адам тоже… Потом они вышли к бассейну, который построил своими руками отец Филипа, и Филип, не глядя Адаму в глаза, сказал: «А будет прикольно, если мы… ну типа поцелуемся».

Следующие девяносто три минуты – ровно столько Адам дожидался окончания вечеринки, обдумывая, что ему светит за нарушение установленного родителями правила (те категорически запрещали ему оставаться ночевать у «друзей, которых мы не знаем») – были самые долгие девяносто три минуты в его жизни.

– Ничего, что я раньше ни с кем не целовался? – спросил Адам, когда наконец попал в спальню Филипа.

– Вообще ни с кем? Или c парнем?

– Вообще ни с кем. Извини.

– Ого. Серьезно – ого!

И Филип его поцеловал. Пахло пивом, потом, немного одеколоном и… мужским телом. От одного этого запаха – мужского тела – у Адама внутри все заныло и задрожало. Потом Филип начал его раздевать. Адам был так потрясен, что не мог пошевелиться. Филип делал это не торопясь, со странной решимостью человека, который должен во что бы то ни стало завершить начатое – иначе опомнится и убежит. Раздев его догола (но все еще ничего не сняв с себя), Филип погладил кончиками пальцев голые руки Адама и сказал: «Вот так».