– Дарлингтоны ничем таким не занимаются, – отвечал Адам. – Хотя голосовали они наверняка за всех Клинтонов.

– Я просто говорю, что есть такая тенденция. Некоторые люди очень быстро свыкаются с мыслью, что любое поведение нормально.

– Ой, да брось, Брайан, – однажды возразила ему мама (она как раз писала резюме на своем ноутбуке). – Тебе же нравится Анджела!

– Анджела-то мне нравится, – ответил папа. – Я просто говорю, что такие вещи обычно даром не проходят. Где-нибудь да отзовутся. – Он перевел взгляд на Адама. – Ты мог бы стать свидетелем для этой девочки.

– Я даже не понимаю, что это значит, – говорила Анджела всякий раз, когда Адам поднимал тему. – Разве свидетель в данном случае не я? Когда ты рассказываешь мне о своей вере, я слушаю и наблюдаю, нет?

– Не совсем. Я вроде как даю свидетельские показания.

– Типа ты видел, как Бог совершил преступление?

– Нет. Я знаю, что Иисус для меня сделал, и рассказываю об этом.

– Сотворил тебя геем и поместил в семью гомофобов? Что ж, у Иисуса определенно есть чувство юмора.

– А может, мне суждено быть свидетелем для моих родаков? Объяснить им, что гомосексуальность – не болезнь?

– Ну и как, получается?

– Не особо. Пока мы просто молча остаемся при своих мнениях.

Однако Анджела в самом деле нравилась родителям Адама. Кроме шуток. Они восхищались ее манерами, воспитанностью и трудолюбием: она много работала на ферме и в пиццерии, никогда не жаловалась. Она настолько нравилась его родителям, что те наверняка хотели их поженить (как они представляли себе техническую сторону вопроса – загадка, но это и неважно).

Родители не знали, что Анджела имеет весьма широкие взгляды – настолько, что порой ее тянет на девочек. Особенно на девочек с «целовательными» губами. Если Анджела на что и жаловалась, так это на свои тонкие губы.

– Наверняка у всех голландцев губы тонкие, – вдруг сказал Адам. Они по-прежнему сидели в подсобке «Райской пиццы».

И вновь она поняла его с полуслова: даже бровью не повела.

– И еще они очень высокие, да?

– Ты будешь среди них коротышкой, если поедешь.

– Ничего, у меня ведь есть ты, Адам. Ты высокий, и теперь я знаю все про ваши повадки. Знаю, чем вас кормить и как звучит ваш брачный зов.

– Если мы хотим с кем-нибудь спариться, нам всего лишь надо свернуться в клубок.

– Уж мне ли не знать!

– А вдруг мне понадобится твоя помощь в общении с паталогическими коротышками?

– Обойдешься без меня.

– Неправда.

– Да и я вряд ли обойдусь.

– Это все равно что остаться без какой-нибудь не самой нужной конечности. Типа руки.

– Или уха.

– Или волос.

– Ну, волосы ты и так скоро потеряешь. Я же видела плешку твоего отца.

Наконец Анджела умолкла и стала ждать. Ждать его настоящей реакции.

Адам хлопнул по соседнему стулу. Она подошла и села. Они прислонились друг к другу.

– Когда уезжаешь?

Адам был настолько выше Анджелы, что мог улечься левой щекой на ее макушку.

– Через полторы недели.

– Ого. На Рождество вернешься?

– Хочу, но мама уже мечтает встретить Рождество в Роттердаме.

– Черный Пит, – вспомнил Адам.

– Может, я там быстренько организую какое-нибудь протестное движение.

Тут вошел старший смены, но они даже не подумали расцепиться. Высокий чернокожий парень по имени Эмери учился с ними в школе, но на год старше, и – пока мать медленно умирала от деменции – фактически в одиночку воспитывал младших братьев.

– Привет, Адам, – сказал он.

– Привет, Эмери! Как мама?

– Как обычно. Ладно хоть не хуже, чем на прошлой неделе.

– Да уж.

Эмери покосился на Анджелу.

– Скоро народ хлынет – обед на носу. Ты нужна мне в зале.

Она кивнула.

– Через минутку выйду.

Умиленно глядя на них с Адамом, Эмери покачал головой.

– Самая странная парочка на свете!

Он вышел, показав им два пальца – мол, у вас есть даже две минуты.

– Будешь по мне скучать? – спросила Анджела.

– Издеваешься?

– Ага. Будешь скучать, значит.

– Но ты хочешь поехать. Это главное.

И хотя Адам не видел ее лица, он прямо-таки почувствовал ее улыбку.

– Это же Европа, Адам. Я буду жить в Европе! Целый год! – Она повернулась к нему. – Ты просто обязан ко мне приехать.

– Где денег-то взять? У меня даже работы нет.

– О-хо, эта история еще не закончена, поверь мне. Ты приедешь в Роттердам на деньги, которые отсудишь у Уэйда за сексуальные домогательства на работе.

– Ну да, мои родители ведь непременно обрадуются такой шумихе.

Анджела встала прямо перед ним. Их головы были теперь примерно на одной высоте, и она прижалась лбом к его лбу.

– Я буду так по тебе скучать, Адам Терн!

– Брось, миллион высоких голландцев готовы скрасить твое одиночество.

Ее глаза вспыхнули.

– А один из них может оказаться гетеро!

– Ну, не знаю, про голландцев ходят другие слухи.

Она шлепнула его по плечу.

– Моя мама – голландка, забыл?

– Думаешь, мы бы с тобой встречались?

Анджела наклонилась и заглянула ему в глаза – они почти коснулись друг друга ресницами.

– Думаю, мы бы встречались. И поженились бы, и нарожали бы кучу детей среднего роста. А потом непременно бы развелись, потому что ты бы понял, что ты гей.

– То есть я всегда и везде гей?

– Во всех параллельных Вселенных, да.

– Логично. А ты везде коротышка?

– Кроме тех Вселенных, где я – Бейонсе.

– В некоторых Вселенных мы все – Бейонсе.

Городок небольшой, но ему от этого не легче. Фавн то и дело принюхивается, надеясь учуять ее запах. До него не сразу доходит, что Королева пахла иначе.

Ведь сейчас она – уже не она.

Он вновь проклинает себя за глупость и мысленно возвращается к телу убитой девушки. Впрочем, почему к «телу»? Только ведь и духом ее не назовешь – по крайней мере, таких духов фавн прежде не встречал. У нее нет ничего общего с завистливыми и своенравными духами озера, например, которые порой так злятся на Королеву. Интересно, на что они готовы ради нее? Вряд ли на многое… Даже понимая, что погибель Королевы означает их собственную погибель, они и пальцем не пошевелят, чтобы ее спасти. Некоторые предпочтут умереть, чем провести целую вечность в чьей-то власти.