Нет, конечно, нет! Они тоже любят Королеву. А если не любят, то хотя бы боятся. Так должно быть, так было всегда.

Он не позволит ее правлению закончиться. Не позволит!

Итак, у не-совсем-духа есть запах. Он принадлежит этому миру – миру, который она покинула. Бесспорно, ее смерть была страшна и мучительна, однако она не первая, кто умер в озере и, уходя, ненадолго очутился рядом с Королевой.

Вот только она отказалась умирать. Не зная, от чего отказывается, она просто пошла на зов единственной капли крови (фавн это понял, потому что тоже это учуял: запах чужой судьбы в тот миг, когда она вот-вот изменится) и твердо решила не уходить. В эту секунду она привлекла внимание Королевы, та повернула голову и…

…попалась. Каким-то чудом обрела плоть и кровь. Теперь духу позволено в последний раз ступить на земную твердь и бродить по ней до захода солнца. Только до захода солнца.

Фавн хорошо запомнил девушку и ее запах в доме на берегу озера.

Он закрывает глаза и делает глубокий вдох.

Вот. Вот же она.

Он мчится по городу на такой скорости, что местные обитатели не успевают ничего увидеть. Зато успевают почувствовать. У прохожих бегут мурашки, мелкая дрожь по спине – у кого-то она доходит до самых чресел. В конце концов, одни считают фавнов божествами (ошибочно), а другие – древними похотливыми существами, дарующими плодородие полям, животным и людям (вот это уже правда). Сегодня в городе будет зачато немало детей.

Однако, незримо скользя между мгновениями и секундами странных и беспокойных людских жизней, фавн не позволяет подобным мыслям надолго занимать его разум. Он напал на след, учуял тонкую струйку ее запаха в ветре: она свивается в спираль, которую способны учуять лишь фавны да самые внимательные ищейки.

Девушка где-то остановилась. Ее силуэт становится все больше на горизонте его чувств. А за ней…

За ней – целая стена похожих запахов.

Она нашла свой дом. Свою семью.

Фавн прибавляет шагу.

Она нашла свой дом. Дом этого тела, его семью. Здесь так темно, такая черная, недобрая скорбь сочится от этих существ и пеленой висит в воздухе, что даже удивительно: почему они ее не видят? Как не понимают, что сами отравляют свой дом?

– …и что сами несут себе погибель, – вслух произносит она.

А может, она и есть – их погибель?

Запустелый двор. Древняя газонокосилка в углу давно поросла травой. Детские игрушки – чьи? что за дети тут живут? она не знает – разбросаны по выжженной лужайке. Двор обтянут забором из сетки-рабицы, но он давно покосился и не может никого остановить, просто обозначает границы владений. Она без труда его перешагивает. Кажется, тут жила собака: в траве лежит цепь с ошейником. Да. Виктор – ее бывший, с которым она встречалась до Тони, – невзлюбил ее пса Карла, и однажды ночью Карл исчез. Она так и не дождалась от Виктора объяснений.

– Но почему-то не ушла, – произносит она с тревогой.

Виктор оставил в ее сердце рану – свежую и кровоточащую, из которой до сих пор торчит крючок, которым он привязал ее к себе. Она до смерти его боялась. И не могла уйти.

А потом – взяла и ушла.

О, какой был день! День ее расставания с Виктором. Она открыто и искренне сказала ему, что несчастна. Отказалась от предложенных наркотиков. Даже не моргнула, когда он принялся ей угрожать. И откуда в ней только взялась эта смелость – в тот прекрасный день, лучший день ее жизни, день, когда она ушла от Виктора! Он рвал и метал, орал и сыпал угрозами, но она лишь видела страх в его глазах, страх одиночества, страх перед дьяволом, что поселился в его венах и теперь точно его убьет. А потом, конечно, убьет и ее.

Она плакала. Но выстояла. Слезы были ненастоящие. Он снова пытался ею манипулировать. А раз слезы ненастоящие, значит, все остальное тоже, все угрозы – все, кроме страха в его глазах.

Это придало ей сил.

– Я закрываю дверь, – уверенно сказала она. И закрыла. Проводила Виктора к выходу – почти ласково положив руку ему на спину, – и вывела за дверь (вот за эту самую), он повернулся и сказал: «Кейти?..», а она просто взяла и…

Закрыла дверь.

На секунду она ощутила в себе небывалую силу. Ее даже затрясло от этой силы. На секунду она почувствовала себя всемогущей. Она еще сможет все исправить, у нее есть будущее! Она выберется из этой трясины, скинет страшный груз, что тянет ее на дно, как кирпичи в карманах. Почти целый вечер она искренне верила, что все возможно.

А потом пришел Тони. С пакетиком. Спустя четыре месяца он ее убил.

Однако в ее жизни был тот миг, когда она закрыла дверь.

Никто его у нее не отнимет.

А теперь та самая дверь открывается.

За дверью стоит большая, грузная женщина. Она поднимает глаза и вдруг распахивает их – так широко, что смотреть больно. Потом женщина падает в обморок на пороге собственного дома.

– Мама?.. – молвит Королева.

Адам лишился девственности через месяц после Анджелы, хотя все вышло случайно. Она же потеряла невинность после долгих размышлений и подготовки. Решено было сделать это с Куртом Миллером, тем самым, с персиковыми усиками над верхней губой и прыщавым подбородком. Он действительно нравился Анджеле, но любить его она не любила – идеальная комбинация, рассудила она.

– Парень он добрый и порядочный, а значит, я могу спокойно сосредоточиться на своих ощущениях.

– Идеалистка ты моя, – сказал Адам.

– На то я и подросток, в конце концов.

Он полночи ждал ее звонка, держа под подушкой телефон с выключенным звуком. Родителям Анджелы даже врать не пришлось. Миссис Дарлингтон прекрасно знала, где ее дочь, – хотя о случившемся ей рассказали лишь на следующий день. Поразительно долго Адам лежал без сна и гадал, каково это – настолько доверять родителям.

Наконец экран мобильника вспыхнул, и он тут же снял трубку.

– Ну как?

– Его член оказался не готов к работе. Совсем.

Адам рассмеялся (поскольку знал, что от него ждут смеха), а потом спросил (потому что этого Анджела тоже ждала):

– Ну, а если честно – как оно?

Она зарыдала в трубку.

– Мне идти его убивать? – серьезным тоном спросил Адам.

– Нет! – выпалила она. – Нет, что ты!.. Просто… Просто я вложила в это столько сил, а получилось не пойми что… И еще было больно. Черт, Адам, почему меня никто не предупредил?! Это больно.

– Я слышал, что парням тоже бывает больно.