А затем они пьют чай. Сидят за одним столом. И Альду накрывает. Как-то чересчур уютно ей, хорошо. Словно они супруги, что живут бок о бок долгие годы. И эта чашка с еле заметной трещинкой внутри кажется ей знакомой. И Макс с мокрыми волосами. От него пахнет гелем для душа и кремом после бритья.

Хочется притронуться к его щеке ладонью. Попробовать, такая ли она гладкая, как кажется. И ощутить губы его на запястье.

От этих мыслей хочется плотнее сдвинуть ноги, потому что непривычно пульсирует внизу живота. И соски твердеют болезненно, словно им холодно, очень холодно.

– Эй, ты не сердишься? – его прикосновение к пальцам как ожог. Альда вздрагивает и проливает чай. Как хорошо, что он уже не горячий.

– Нет, конечно. Я знаю: тебе нелегко. К этому не привыкнуть сразу.

– К чему? – Макс прикрывает глаза, прислоняется спиной к стене, но руку не убирает. Тепло доходит до локтя, словно он – батарейка. Или источник тока – слабенький, но достаточный, чтобы её «щипало» и гнало по венам кровь, пронизанную этими микроскопическими разрядами.

– К тому, что кто-то будет надоедать и раздражать. Что-то требовать от тебя. Тормошить. Но с чего-то надо начинать, Макс. Иначе пропасть будет становиться шире, а возможностей выбраться из неё – всё меньше. Можешь сердиться. Гнать меня. Я всё равно не уйду. А если уйду, то вернусь.

– Почему? – он, наверное, не понимает, что стискивает её пальцы крепко. Так сильно, что вдавливает их в чашку до онемения.

– Потому что ты мне нужен, Макс. Всё просто.

Альда встаёт. Рука его, разжавшись, сиротливо падает на стол. Она берёт чашки и направляется к мойке.

– Я сам, – мягко отстраняет он её плечом. – Я должен сам. Ты мне не нянька. И больше никто не нянька.

Альда смотрит, как он моет чашки. Внутри пушистым комочком шевелится нежность. Он молодец. Он боец. А то, что на время сдался, не важно. У всех бывают сложные периоды. Главное, что они заканчиваются.

– Давай ещё раз. И ещё, – подбадривает она, заставляя Макса качать пресс. Отдаёт команды сухо, а внутри восхищается. И красотой его тела, и выдержкой. – На сегодня хватит.

Они сидят рядом потные, но счастливые. По крайней мере, ей хочется в это верить, потому что ещё никогда скучные тягомотные разминки не казались ей такими вдохновляющими.

Он заставил её трудиться рядом. И Альда приняла вызов. Вдвоём веселее, а Максу в радость.

– Чур, я первая в душ! – она легко поднимается, привычно распределяя вес и упор за здоровую ногу. Он видел, как она приседала. Смотрел на её травмированную ногу, и ей постоянно чудилось, что его взгляд прикован к тому месту, где затаился уродливый шрам.

Струи прохладной воды смывают усталость и пот. Она долго стоит, переминаясь с ноги на ногу. Моется его гелем. Теперь от неё будет пахнуть Максом, и это странно будоражит. Альда мылится и представляет его руки. Водит ладонями по коже и вздрагивает от чего-то томительного и непонятного. Трогает соски и замирает. Неужели она что-то чувствует? Нет же, чушь… Она не может чувствовать. Тело её – мрамор. Холодный и бездушный.

Что заставило её обернуться, она не поняла. Может, шестое чувство. А может, она просто ощущает его на расстоянии. Ей бы хотелось думать именно так.

Макс смотрит на неё потемневшими глазами. Крепко стиснутые челюсти чётче выделяют скулы. Альда так и стоит перед ним – повернувшись в пол-оборота. Обнажённая. С напряжённо торчащим соском. Со струями, что льются ей на голову, стекают по лицу и попадают в рот. Ей не хочется прикрыться. Нет ни стыда, ни неловкости. Только испуг от неожиданности – она забылась, не ждала. Вероятно, торчит здесь очень долго. И Макс опять сердится.

– Я принёс тебе полотенце, – голос у него низкий. Вибрирует, отражаясь от стен. – Иди сюда.

Он держит его обеими руками, приглашая покинуть душ и вытереться, укутаться в это огромное махровое полотно. И Альда выключает воду, отжимает волосы и делает шаг ему навстречу.

Макс

Он накрывает ей голову и плечи. Любуется каплями, что поблескивают на её бледной коже. На тонких ключицах, на вершинках сосков. Она не брюнетка и не крашеная – сейчас он видит это ясно: тоненькой стрелочкой уходит вниз от лобка светлая полосочка – красивая и аккуратная.

Макс подавляет в себе желание потрогать Альду везде. Ему кажется это неправильным, слишком поспешным. Она не заслужила ни его грубости, ни откровенной похоти. Он и сам не понимает, что чувствует, но в следующий миг запахивает покрывало, скрывая хрупкое тело. И только после этого позволяет пальцам прикоснуться к девушке.

Сквозь мягкую ткань это эротичнее, на его взгляд. Более соблазнительно. Он осторожно вытирает её, промокает бережно, чтобы не повредить нежную кожу. Почему-то ему кажется, что даже такая пушистая простынь может сделать ей больно.

У Альды лицо словно у маленькой девочки. Беззащитное и открытое. Как когда-то у Лизы в детстве. Черты разные, а выражение очень похожее. Альду хочется защитить, прикрыть собой, чтобы никто не смел ни тронуть, ни обидеть.

– Иди ко мне, – просит, почти умоляя. Не требует. И поймёт, если она отстранится. Но Альда делает крохотный, почти незаметный шажок навстречу, и он, облегчённо вздохнув, берёт её лицо в ладони. Припадает к розовым губам – мягким и нежным. Не впивается, а касается едва-едва. Водит своими губами по тонкой коже, ощущая щекотку и прислушиваясь к тому, что творится у него внутри.

Это так приятно – почти невесомо тереться, высекая крохотные искорки, от которых идёт тепло. А ещё он благодарен, что она тоже не спешит. Не вжимается в него, не запрокидывает руки, не вплетает пальцы в его волосы, не стонет, не жадничает, не торопится ощутить полновесный поцелуй. Он благодарен ей за тишину. За неприсутствие в его попытке изучить всю разноцветную гамму, что рождается сейчас от переплетённых воедино дыханий.

– Альда, – шепчет Макс и ведёт большим пальцем от корней её волос по виску, по щеке и шее.

Кажется, она вздрогнула. И зрачки у неё огромные, заполонили почти всю радужку, отчего её карие глаза кажутся почти чёрными, как горький шоколад. У неё и привкус такой – горьковато-сладкий, с кофейно-шоколадными нотками.

Она прикрывает глаза. Дышит часто-часто. Наверное, в такт своему сердцу. И тогда он решается – целует её по-настоящему. Захватывает губы, засасывает, кружит языком, но не спешит ворваться – ему сейчас и так хорошо. Ему нравятся ощущения. Нравятся губы, что попали в плен, но не спешат сдаваться.

У Макса вообще такое впечатление, что до него её никто не целовал. Понимает: чушь и жутчайший бред, но хочется в это верить почему-то. В холодную, немного отстранённую девственность хрупкого, неразбуженного никем тела. В чистоту и непорочность бледной кожи, которой никто и никогда не касался до него.

Он не хочет от неё страсти. Настоящей ли, наигранной ли – не желает. Ему сейчас хватает её присутствия, дыхания, тепла. Запаха геля для душа. Она пахнет им – и это возбуждает. Потому что на ней этот запах абсолютно другой. Тоньше, наверное, глубже. А может, так кажется из-за остроты восприятия. Но он бы не стал ничего менять. Идеально. В унисон его чувствам и дыханию мира.