Тоненькая ниточка, что протянулась из бездны и даёт шанс зацепиться, не упасть, выстоять, когда боль мешает думать и действовать.

Макс отрывается от Альдиных губ, но по инерции целует её веки, виски, щёки отрывистыми жадными поцелуями. Спешит насладиться. Потому что через мгновение всё изменится.

Альда, вздохнув, открывает глаза. Всматривается в его лицо. Хочет что-то сказать, но Макс кладёт ей палец на губы. Очаровательно припухшие от поцелуя губы.

– Моя очередь принять душ, – голос его не слушается, хрипит и срывается. Да и обманывать нет смысла: он возбуждён, и она чувствует это.

– Тебе помочь раздеться? – спрашивает эта удивительная девушка и приподнимает бровь. Ни тени улыбки в её холодном лице. Почему она казалась ему страшной в ту пьяную ночь?

У неё идеальные черты лица. Тонкие, как прорисованные остро отточенным карандашом или кончиком очень точной кисти. Шедевральная лепка гениального Мастера. О гибком теле Макс старается не думать – он и так очень хорошо помнит как легко она делает упражнения, как напрягаются её мышцы. И каждый раз ему открываются новые штришки. Шрам на колене. Русая стрелочка, что ведёт вниз. Туда, где, наверное, горячо и узко у этой Ледяной принцессы. Но пока лучше не думать об этом.

– Помоги, – просит он, опираясь поудобнее о стену.

Он позволяет касаться себя. И уговаривает не шевелиться. Упрашивает свои руки не трогать её. Главное – не сорваться. Выдержать. Больше всего ему хочется, чтобы она увидела его обнажённым. Без прикрас. С побледневшей кожей. С не очень прокачанными мышцами. С культей ниже колена на левой ноге.

Альда стягивает с него футболку. Он прогибается в пояснице, поднимает руки вверх.

Альда стягивает с него треники вместе с трусами. Ткань цепляется за возбуждённый член. Он сжимает ягодицы и пытается устоять на одной ноге – так остро это касание материи о нежную плоть.

Она тут же поддерживает его, подставляя хрупкое плечо. Но он выравнивается.

– Продолжай, – просит, наблюдая за ней из-под ресниц.

Альда доводит дело до конца. Касается изуродованной ноги без содрогания. Ведёт ладонью по бедру, освобождая его от одежды. И ему вдруг становится легко. Так, что светлеет вокруг. Будто кто-то взял и включил солнце, как огромную лампу.

– Спасибо. Дальше я сам, – целует он её в махровое плечо. Поправляет на ней покрывало. Берёт костыли и шагает к душу. Несколько шагов. У неё на глазах. Он чувствует: Альда смотрит. Непроизвольно сжимаются ягодицы. Каменеют мышцы на предплечьях.

Он уже поворачивает кран, когда слышит, как тихо притворяется за Альдой дверь. Скромная тактичная девочка. Другая бы на её месте присоединилась к нему. И неизвестно, чем бы это всё закончилось. Но Альда не другая. Она…

Макс мотает головой.

«Чёрт с ним со всем, – неожиданно думает он, – протез – это не так и страшно. Я должен научиться. Как там говорила Лизхен? Как дети – без страха. Возможно, мне не хватит любопытства и любознательности. Зато хватит упорства».

Он включает попеременно то холодный, то горячий душ. Ловит лицом водные струи и улыбается. Чёрт его знает, чему. Наверное, потому что впервые за долгое время у него хорошее, нет, отличное настроение. А ещё он голоден. Жутко голоден. И съест Альду на завтрак, если она не поспешит сварить ему чёртову кашу.

Альда

Он имел над ней власть. Господствовал. Может, подавлял немного. Но она никогда и ни за что не призналась бы в этом. Ни одной живой душе.

Он был для неё полубожеством, недосягаемой величиной, не человеком даже, а абстракцией. Как кумир для толпы, когда любят не человека, а его талант, а всё остальное придумывают, наделяя любимца теми чертами, какие хотят видеть в идеальном избраннике.

А сегодня Альда снимала с него штаны. Касалась крепких голых бёдер. Смотрела на возбуждённое естество и понимала: это она сотворила с ним такое. Это она вызывает в нём желание. Пусть не возвышенное, а низменное, с нотами животного начала. Может, это и к лучшему: ей намного понятнее материальное, то, что можно осязать, увидеть, пощупать, понюхать. Какие-то высокие эмпиреи – это не её совсем. Альда не признаёт то, чего нельзя прикоснуться. Даже мечта для неё – больше цель. Ставишь – и идёшь. Достигаешь – и планку повыше, к новым целям.

«Тут главное – не сорваться», – оставляла печальную ремарку мама. Да, мама права. Когда слишком высоко – и страшно падать, и больно.

Она сорвалась. Но выжила же. И на ноги встала, чтоб снова идти. По новым ступеням. Но в этот раз решила делать это не в одиночку, а с Максом. Очень сложный выбор, неоднозначный. Но она почти и не выбирала – решилось само собой и не подлежит обжалованию.

Сегодня Макс целовал её, и не первый раз. Но что-то такое творилось с ней невероятное. Словами не описать. Хотелось одновременно сбежать позорно и прижаться. Касаться его везде хотелось.

Её не удивить красивыми мужскими телами. В силу профессии на такое перестаёшь со временем обращать внимание. Тем более, Альду никогда не привлекали мужские тела в силу её холодности. Не вызывали ни восхищения, ни томления, ни восторга. Ей даже на них как на произведение искусства любоваться не хотелось. А тут… что-то неизвестное.

Это немного пугало. И будь она скромнее или впечатлительнее – сбежала бы. Но вместо этого вышла вон из ванной комнаты. Закрыла за собой дверь поплотнее. Чтобы не видеть широкого разворота плеч, бугрящихся мускулов, напряжённых ягодиц. У неё даже в пальцах покалывать начало – так хотелось погладить эту великолепную поджарую задницу.

И взять в руки член хотелось. И прикоснуться губами – тоже. Никогда не испытывала раньше ничего подобного. Она делала это раньше, потому что понимала: нужно. Как часть какой-то работы. Хочешь не хочешь, а надо сделать и как можно лучше. А сегодня… всё по-другому.

На кухне из крана капает вода. Надо пригласить знакомого дядечку. Пусть отремонтирует. Трезвый и цепкий взгляд замечает каждую мелочь. И снова накрывает ощущение, что она здесь жила. Живёт.

Альда безошибочно находит кастрюльку, словно сама её туда ставила. Всё остальное делает автоматически, погруженная в свои мысли. Каша, яйца, салат. Привычная монотонность ежедневного существования. Но сегодня она не одинока, и это рождает в ней яркую точку. Горячее блюдце, на котором плавает её подтаявшее сердце.

– Обещанная кашка? – мурлычет огромный кот ей прямо в ухо. Но она не вздрагивает. Привычка. – Кажется, я сейчас слона съем, – дышит горячо в шею и по телу бросаются врассыпную мурашки. И соски твердеют и натягивают ткань футболки.

А Макс довольный, улыбается. Настроение у него явно в плюс. Альда суетится, накрывая на стол, и приятно ей впервые в жизни – от того, как насыпает она в тарелки вязкую овсянку, как пытается поставить салат ровно по середине стола. Как ёрзают по плоской тарелке варёные яйца – приятно.