вину.

* * *

Его заперли на засов, и оставили одного.

Он не вор! И ему не в чем признаваться! И чтобы он ни сказал, его все равно будут считать недостойным…

Можно подумать, он жаждет стать частью рода Фу. Все они одинаковые — Блау, Вонги, Хэсау, Арры, Фу. Все.

Думают, что сила решает всё. Думают, что могут приказывать другим, просто потому что родились в клане.

Разве он — Коста — выбирал кем и когда родиться? Разве он виноват, что у него второй круг? Разве есть хоть малейшая заслуга этой Госпожи Эло, в том, что она выше по рождению? Нет!

Высокомерные выскочки. Что Блау, что Арры, что Фу — считают себя выше других. Все кланы одинаковы. У всех есть тюрьмы, рабы и менталисты — и он не обольщался ни на мгновение — как только Глава Фу отдаст приказ, этот бородатый мозгоед выпотрошит ему голову… или смешает все воспоминания, как сделали Арры, или… посадит в темницу, как Блау.

Или…опять отправят вниз. Туда, откуда он еле выбрался прошлый раз.

При мысли об Алтаре Косту передернуло.

Нет! Вниз он больше не собирался!

Все они одинаковые. Доверять нельзя никому из них. И Фу ничем не отличаются от других.

«Арры продали тебя Фу… Ты принадлежишь Фу — весь, каждая капля крови».

Продали? Принадлежишь? Он не вещь. Он же не кисть или пергамент, которую можно купить в лавке? Что значит — «продали»?

Эту мысль Коста прокручивал в голове полночи, и решил, что дело в Аукционе. Арры купили его — заплатили полновесными фениксами, поставили на купчей оттиск силой… и поэтому смогли — продать?

А теперь… его могут продать Фу? Как вещь, которая принесет больше пользы? Он так и будет переходить из рук в руки, из клана в клан? И очередная «госпожа» будет требовать подчинения, и чтобы он встал на колени?

Коста не согласно тряхнул головой, когда при мысли об этом перед глазами вспыхнули алые круги, и задышал — часто, размеренно и глубоко.

Не вещь. Не вещь. Не вещь.

Он спас там внизу калечного господина. Ему не говорили об этом — никто и слова благодарности не сказал, но он — знал. Чуял. Что они прошли по самой Грани.

Он спас господина — а у него немного подрос круг силы. Равная сделка. Видит Великий, больше он ничего не должен Фу.

Как только целитель скажет, что сила стабилизировалась — он сбежит отсюда. А пока… будет искать возможности и способ.

* * *

Мгновения шли за мгновением, но алое марево ярости так и вспыхивало перед глазами в рваном ритме.

Вдох-выдох-вспышка. Вдох-выдох-вспышка.

Его заперли, поэтому даже намочить голову в купальне он не мог. Влажный ночной жар из окна не остужал, и Коста метался из угла в угол, пока его взгляд не упал на кисти.

Рисовать! Он может рисовать и вылить все эмоции на пергамент — ярость, гнев, страх, несправедливую обиду.

Он рывком освободил стол, сдвинув всё в сторону и вцепился в спасительную кисть.

Вдох-выдох-вспышка. Вдох-выдох-штрих.

Вдох-выдох-вспышка. Вдох-выдох-линия.

* * *

Очнулся он к утру, и то, потому что кончились чистые листы — полностью. Весь стол, пол вокруг, место у кровати было усыпано белыми пергаментами. Некоторые были изрисованы с обеих сторон.

Шея затекла — он повел плечами, разминая, и… палец покраснел — у него давным давно не было мозолей от рисования.

Внутри было пусто, звонко и тихо. Так тихо, что обвини его сейчас Госпожа дома Фу в краже родовых артефактов, он бы и глазом не моргнул.

Блаженная тишина.

За окном серело — полоска розового уже окрасила пески, в саду запели птицы. Коста небрежно сгреб рисунки с пола, подровнял стопку и начал перелистывать.

Он не помнил, что рисовал.

Первый рисунок, второй, третий. Лица, люди, лица. Господина Фу он нарисовал на фоне заката, и над ним парила большая птица, почти, как на гербе рода Фу, на который он насмотрелся до тошноты за эти дни.

Лиса…

Коста нахмурился, изучая собственный рисунок, пытаясь понять, как ему вообще пришла в голову идея изобразить Рыжего связанным, лежащим на лавке — явно пыточной, со стянутыми у головы руками и исполосованной спиной.

Придет же такая чушь… Это всё злобная госпожа со своими наказаниями. В Храме Великого не наказывают послушников…

Хитрый Сейши, смеющийся Семнадцатый и… несчастный Пятый.

Одну из миловидных служанок госпожи, он нарисовал с ребенком на руках; кухарку… мертвой… а она живее всех живых!

Были лица людей, которых он не помнил, когда видел и кто они. Встречал в трюме? На аукционе? На побережье?

За…

Коста вытащил следующий рисунок.

Заноза. Почти такая, как он ее запомнил. Почему-то с коротко стриженными волосами в мальчишеских штанах и большом кафтане, вешала белье во дворе… Вокруг лежит снег, горы таят в туманной дымке…

Что за…

Коста смял лист и бросил в корзину для мусора. Туда же отправились ещё с десятков бесполезных рисунков — четвертый ярус поместья, башенки справа, башенки слева, а потом и вся пачка со стола целиком. Всё, что он нарисовал за ночь.

Утрамбовав пергаментами корзину доверху, Коста запнул её под кровать.

Он не хочет помнить.Какой от этих воспоминаний толк?

* * *

Его выпустили к вечеру следующего дня.

Просто открыли засов, и, опустившая глаза в пол притихшая служанка, внесла поднос с привычно скудным ужином — чашка риса и кувшин чистой воды.

А потом пояснила «юному господину», что слуги искали «пропажу» весь день и сбились с ног. И что недоразумение окончено — и не стоит сердится на первую леди дома Фу… Маленькую статуэтку угнала Сира — пушистая воровка, и инцидент исчерпан.

Коста отодвинул поднос с ужином подальше — не притронувшись. И задал всего один вопрос:

— Теперь я могу покидать комнату?

— Конечно, молодой господин! Вас больше не будут запирать.

Никаких извинений от госпожи Эло Коста так и не услышал.

* * *

С этого вечера большую часть времени Коста проводил в библиотеке, избегая лишнего общения, изредка выходя со свитками в сад, чтобы проверить, как сушатся его запасы.

В дальней части, густо заросшей деревьями, он нашел несколько плодовых, со странными мохнатыми оранжевыми шариками. Кислыми, недозрелыми, но вполне подходящими, чтобы перебить голод. Если что-то можно есть, значит это — еда.

Голодать он больше не собирался, как и — доверять Фу. Как и есть то, что ему приносили в качестве подачки. Милость господ, как северный ветер, то и дело меняет направление. А сухари… они везде — сухари.

Мохнатые шарики Коста ломал на половинки, освободив от косточек, и раскладывал поверх каменного парапета — сушить под обжигающими лучами южного светила, вместе с кусочками старых лепешек. И караулил, чтобы жадные птицы не утащили его запасы.

В библиотеке было всё, что нужно — карты южного предела, карты поместья Фу и прилегающих территорий, карты оазисов и водоносных жил по торговому пути в Большой южный город Да-ари — центр пустыни.

На Севере — опасно, возвращаться на побережье к работорговцам — тем более, в Ашке по рассказам Лиса, было ещё хуже, чем на островах. Карты Восточного предела и особенно дорогу до главного города, построенного почти посредине болотных топей — Айсэк, Коста изучал также пристально, как и карты юга.

Но путь на восток был длиннее в четыре раза, и то, если по-прямой. Рисунки небольших змей разных видов и форм, окружающих башенки города, внушали опасение. И…учитывая прошлое Мастера, который никогда не пересекал границу предела — насколько безопасно быть учеником Наставника Хо на востоке?

А с южанами — Коста помнил точно, мастер вел переписку с несколькими каллиграфами. Если есть каллиграфы, значит есть лавка. Если есть лавка, значит есть работа. Если есть работа, значит есть еда. Поэтому он отбросил Айсэк, убрал карты подальше и сосредоточился на дороге к Да-ари.

* * *

Писать Коста не мог — тушь и пергаменты, которые ему выдали ранее — кончились, а просить что-либо у госпожи Фу, с которой он больше вообще не разговаривал, Коста не собирался.

Поэтому он — запоминал.

Просматривая раз, два, три, пока карты не отпечатались в его голове. Он нашел свитки со съедобными растениями пустыни, изучил местные виды животных по карточкам-картинкам, явно предназначенным для детей, а также книгу «Южные нравы — отличия и превосходства», за авторством какого-то мастера Фей-си.

Если верить господину Фей-Си — пересечь пустыню, как