— Как гуманно! Это вы выбрали такой метод?

— Прекратите немедленно, или я вынуждена буду обратиться к адвокату! — Горина снова вышла из себя. — Прекратите цепляться к словам. Я как врач говорю о реакции здорового организма на большую дозу инсулина.

— И как врач вы могли сделать ей инъекцию под любым предлогом, — кивнула Маша. — Тем более у вас были и время, и возможность.

Самообладание снова изменило Ольге. Теперь она мелко тряслась от возмущения.

— Вас не было в больнице в то время, когда Новиковой ввели смертельную дозу инсулина. Где же вы были, Ольга Николаевна? У вас нет алиби.

Она подскочила, как будто в стуле для посетителей сработала катапульта. Вытянула руки по швам, крепко сжала кулаки.

— Я отказываюсь отвечать на ваши вопросы без адвоката! — Глянула на Машу презрительно, задрала подбородок. — И обещаю вам крупные неприятности. Вам понятно?

— Тогда я буду вынуждена поместить вас под стражу, Ольга Николаевна. — Маша бесстрастно дернула плечами. — У вас нет алиби на момент предполагаемого покушения на Новикову, вы отказываетесь отвечать на вопросы, плюс у вас был мотив. Так как?

Горина как окаменела. Стояла не шевелясь все время, пока Ольга вызывала дежурных, чтобы проводили ее в камеру. Сделала первый неуверенный шаг, только когда показался конвой. В коридоре опомнилась, заявила, что ей срочно нужно позвонить. Позволили. На ее звонок никто не ответил. И ее увели.

Через десять минут вернулись майор и Саша.

— Пирожки, Маш, будешь? — Саша положил ей на стол пакет с тремя пончиками. — С яблоками.

— Спасибо, Саня.

Улыбнулась, вытащила чашку из стола — хоть чаю попить. Кошкин тем временем поинтересовался:

— А что за шум сейчас был в коридоре? Кого это вывели от нас?

— А она невесту хирурга закрыла, товарищ майор. — Рыжков не дал ей возможности ответить.

— Что? — Кошкин резко крутанулся к Маше: — Ты арестовала Ольгу Николаевну Горину?

— Так точно, товарищ майор. До выяснения.

С чаем, видно, придется подождать.

— Ты… Ты понимаешь, что делаешь, лейтенант? — заорал не своим голосом Кошкин.

Сделал широкий шаг, встал у ее стола. Несколько раз взмахнул руками, как будто собирался взлететь. Рот беззвучно открывался и закрывался, точно ему не хватало воздуха.

— Это уважаемый человек! — продавил он наконец. — Ты не можешь так поступать с человеком, который…

— Спас жизнь жене майора, — закончил за него Рыжков.

Кошкина как ударили. Обернулся на Рыжкова, прищурился:

— Почему не вмешался, капитан? Ты более опытный сотрудник, старше по званию. Почему ни черта не остановил этот беспредел?

Рыжков только развел руками. С ухмылкой глянул на Машу.

Странное дело, отметил про себя, этой девчонке, кажется, все нипочем. Разозлила майора — и хоть бы хны. Смотрит сердито, губы сжала. Может, знает что-то такое, что дало право арестовать Горину? Как всегда, играет на опережение?

Интересно, что бы сказала эта выскочка, узнай она, что по ее документам кто-то устроился на работу в тот самый ресторан, где произошло убийство. Или она и это знает?

Под ложечкой у Рыжкова сделалось холодно. Это когда Бессонова поднялась, встала почти нос к носу с начальником и тихо сказала:

— И не подумаю, товарищ майор.

— Что? Я не ослышался? — Кошкин свернул ладонь трубочкой, приложил к уху. — Ты только что не подчинилась моему приказу? Отказалась отпустить Горину?

— Так точно, товарища майор. — У Маши даже спину свело, так по-уставному она выпрямилась. — Горина отказалась отвечать на вопросы.

— Да потому что твои вопросы оскорбительны. — Кошкин побагровел. — Такого рода вопросы задают подозреваемым. А Горина…

— А Горина на данный момент единственная подозреваемая, товарищ майор, — перебила Маша. Даже дыхание на пару секунд задержала — испугалась собственной смелости.

— На каком основании! — взревел Кошкин. Навис над ней так, как будто собирался раздавить.

Посмотрел ей в глаза — несчастные, испуганные — и отступил. Сел. Побарабанил пальцами по столу, покрутил шеей.

— Излагай, — наконец велел он. — И постарайся быть убедительной.

Маша начала говорить. И по мере того, как она продвигалась от аргумента к аргументу, напряжение в кабинете спадало.

— Я не утверждаю, что Горина преступница, товарищ майор, — подытожила она. — Но Ольга отказывается объяснять, где была в тот момент, когда потерпевшей ввели смертельную дозу инсулина. В больнице ее не было. До дома она не доехала: я говорила с консьержем в ее подъезде.

— Дальше.

— У Гориной был мотив избавиться от матери жениха. Покойная мешала их личной жизни. Горина ее ненавидела и не скрывала это от коллег.

— Да ладно! — недоверчиво покрутил головой Кошкин. — Что, прямо вот показания этих коллег имеются? Или это все на уровне болтовни в курилке?

— Так точно, товарищ майор, имеются.

Взяла папку с делом, открыла в нужном месте и отнесла майору, стараясь идти так, чтобы Рыжков не заметил, как у нее дрожат колени.

— Ага, ладно. — Кошкин прочел, захлопнул папку. — Что сама Горина по этому поводу?

— Говорит, что каждая вторая невестка недолюбливает свекровь. Но никто по этой причине не убивает.

— Вот! — Кошкин вытянул ладонь, потряс ею. — Все правильно говорит, я вам то же рассказывал о соседях, так? И что, лейтенант, тебе снова не нравится?

— У нее был мотив, товарищ майор. У нее была возможность. Она врач. Ей единственной могла довериться покойная. Единственной могла позволить сделать себе укол.

— Знаешь, не факт, — снова встрял Рыжков. Кольнуло, что майор так легко сдается, а Бессоновой, кажется, снова удалось вывернуться. — Это мог быть врач «Скорой» или участковый. Преступник, играющий подобную роль.

— Мог. — Маша не стала спорить. — Но есть одно «но», товарищ майор.

Кошкин сморщился так, точно у него разболелись все зубы разом. Понял, не идиот, что эта девчонка снова все самое главное оставила на финал. Сейчас выдаст.

— Так что за «но», Бессонова?

— Горину видел продавец из киоска напротив подъезда, где живут Новиковы.

— Когда? — не поверил Рыжков.

Так он и знал. У девчонки был козырь в рукаве, и сейчас она его разыграла.

— Он не смог вспомнить время до минуты, но утверждает, что красивая шатенка, с которой Сонин сын крутит любовь, вошла в подъезд почти сразу за Соней, в районе часа дня.

Кошкин помолчал. Обхватил голову, погладил себя по волосам — успокаивался. Потом пробубнил: