Находка разом избавила ее от чувства вины перед мужем. Она даже задним числом испытала подобие оргазма, которого не успела ощутить во время слишком лихого, слишком стремительного соития с Бабником. Ей захотелось повторить курортное приключение - и она тут же позвонила Бабнику и назначила свидание здесь же, в оскверненной мужем квартире, благо что днем муж был на работе, а у нее с Бабником еще оставалось шесть дней до отпуска.

В эти шесть дней она постаралась не потерять даром ни одной свободной минуты и в скачке на супружеской постели побила рекорд Алексея Михайловича, установленный за три недели. И притом изменила мнение о выносливости и изощренности Бабника в лучшую сторону и начала находить, что не так уж и неприятно - ногами в потолок. Ей даже жалко было, что невозможно объяснить этим мужчинам, в первую очередь - мужу, что испытываешь, когда лежишь вот так, голая и потная, с растрепанными волосами, задрав ноги в потолок, и тебя е...т чужой волосатый мужчина. Больше всего ей нравилось, что е...т именно чужой мужчина, не муж и не тот, нежно влюбленный, и нравилось употреблять в качестве определения того, что он с ней проделывает, самое грубое, но и самое точное слово.

13

Людмила сознавала, что изменяет не только мужу, для нее уже почти бывшему, но и поклоннику, претендующему на роль мужа будущего. Но не испытывала угрызений совести. Что-то ей подсказывало, что их с будущим мужем отношения будут слишком ровными, слишком нежными, слишком нормальными, чтобы доставить ей то острое, чуточку извращенное наслаждение, какое доставлял умелый и безжалостный любовник, терзающий и ублажающий ее плоть снова и снова под сочное хлюпанье зеленоватых гардин. Ей еще многому придется будущего мужа обучить и, к сожалению, обучить не для себя, а для какой-нибудь чужой бабы, на которую он рано или поздно кинется, чтобы доказать свою мужскую состоятельность, поскольку по отношению к ней, Людмиле, он всегда будет чувствовать себя учеником. И она была готова выйти за него замуж с совершенно спокойной совестью и твердой уверенностью в том, что когда ей очень-очень-очень понадобится, она всегда сумеет найти для себя настоящего Мужика, способного глубоко, до основания потрясти все ее женское существо.

Она преодолела искушение поведать мужу о своем курортном приключении и его местном продолжении - чтобы сделать ему больно, чтобы отомстить за неверность, которая, как она сознавала, была для него ответом на ее предполагаемую измену. И хотя ее измена состоялась, может быть, раньше, чем он привел сюда этих женщин (по волосам на щетке невозможно было определить дату), но он ведь не мог точно знать, что ее измена была, а значит, не имел права ей мстить - и потому должен был оставаться виноватой стороной.

В результате муж получил усеченную, невинную версию, подкрепленную желтоватыми листочками со стихами и бережно засушенной алой розой. Искушенный собственным опытом Алексей Михайлович не хотел верить в полную невинность отношений счастливых влюбленных, но что-то в голосе его жены, в ее взгляде подсказывало ему, что тут она говорит чистую правду.

Что делать? Инженер холост, они с женой - бездетны, никакой трагедии и даже драмы из развода выкроить нельзя. А мелодрама, думал Алексей Михайлович, это не мой жанр. Мне вовсе нет дела до них и до их дурацкой любви, какого хрена я буду цепляться за то, что мне самому не так уж и нужно? Vaya con Dios! - сказал он влюбленным на прощанье любимую фразу своего начальника, редактора заводской многотиражки, испанца по происхождению, что было не совсем точно: отправиться с Богом предстояло ему самому.

Вышло даже удачно: имея за плечами факультет журналистики, он не слишком комфортно чувствовал себя в многотиражке, а отрабатывать по распределению предстояло еще почти год. Но он к тому времени напечатал несколько заметок и даже пару больших статей в областной газете, ему предлагали там место, и развод и связанная с ним необходимость перемены мест пришлись кстати. Vaya con Dios! - сказали ему на прощанье на чистейшем кастильском наречии - спасибо, что хоть не mandarlo al carajo!1 - и он отбыл.

14

Так получилось, что после университета Алексей Михайлович попал в единственную на весь город многотиражку, а Людмила - на городское радио. Могло быть наоборот, но редактор городского радио, услышав ее голос - глубокий, богатый интонациями, не изуродованный характерным уральским произношением, сказал безапелляционно: "Этот голос должен быть у нас!" - и пылкий испанец, как истинный кабальеро предложивший место вначале даме, уступил.

Однако после того, как возник инженер, влюбленный в голос, предназначенная голосу роль была завершена, отыграна, отныне он должен был принадлежать только одному человеку - будущему мужу. И когда место Алексея Михайловича в многотиражке освободилось, Людмиле показалось естественным занять его. Шел сентябрь, искать молодого специалиста было поздно, к тому же на радио жаждала вернуться после декретного отпуска женщина, чей голос был заменен в свое время Людмилиным, так что было легко достигнуто соглашение сторон. А буквально через полтора года вдруг скоропостижно, от инфаркта, скончался главный редактор - и его место сначала временно, а потом и постоянно заняла молодая перспективная журналистка.

Позже, когда времена переменились, бывшая жена Алексея Михайловича начала выпускать первую в городе коммерческую газету: немного эротики, много рекламы, телевизионная программа, гороскопы, политические анекдоты - и под этим соусом неназойливая, но мощная агитация за фактического хозяина газеты, крутого бизнесмена, прибравшего к рукам уже половину города и планирующего прибрать и вторую.

Молодой инженер к тому времени тоже оперился: начав своевременно отстаивать демократию, он отстаивал ее уже профессионально из созыва в созыв и со временем стал председателем городской Думы.

При этом он и вся Дума думали в правильном направлении - так что позиция газеты его жены и его собственная никогда не расходились.

Процветание бывшей жены и ее нынешнего супруга порой заставляло Алексея Михайловича задуматься о каких-то гипотетических упущенных возможностях: останься он в городе, глядишь, сам бы стал главным редактором многотиражки, потом вместе с женой завел бы коммерческую газету, глядишь - и в депутаты бы пробился не хуже ее инженерика... Но думалось об этом легко, беспечально и не слишком всерьез: жизнь не имеет сослагательного наклонения, бесполезно пытаться изменить прошлое, к тому же, был убежден Алексей Михайлович, прошлое столь же вероятностно и многовариантно, как будущее, и если бы, допустим, сейчас он фантастическим образом вмешался в прошлое, изменил его, остался бы в многотиражке, то в силу каких-то незаметных, но важных факторов, обусловленных его, а не его бывшей жены появлением, инфаркта с пламенным испанцем-редактором не приключилось бы, и он до сих пор продолжал бы руководить своим любимым листком. Ведь он был еще не стар, этот испанец, он только казался молодому Алексею Михайловичу пожилым человеком, а на деле был даже моложе его нынешнего.

К тому же на то, что еще до болезни редактор сделал Людмилу ответственным секретарем, то есть своим фактическим заместителем и правой рукой, наверняка повлияла ее женская привлекательность: бывшие коллеги рассказывали позже, что испанец при всех целовал Людмиле руки и называл ее не иначе как mi vida[1] , про себя же сказал однажды, чуть не плача (будучи, правда, под шофе), что он nostalgia hecha hombre. А когда бывший коллега Алексея Михайловича спросил, что это значит, ответил непонятно: "Тебе ни к чему это знать, сынок, когда понадобится, ты сам узнаешь, без перевода".