рукавами из-под безрукавок. Руки в теплых меховых перчатках, в шапках — павлиньи перья. Катались и невесты. Они были нарядно одеты. Они показывали себя и искали глазами «подходящего» жениха, а свахи делали свое дело.

Как же было не ждать эту вербу! В ней столько интересного! Всякий, кто был на ней, все были приметны. У одного обезьянка бархатная с зонтиком приколота, другой несет цветы для куличей, ребята все почти были с шарами. Вся Москва толкалась по базару. А сколько книг в палатках! И каких только нет! Много было букинистических палаток. Толпы интеллигенции и в очках, и без очков искали кому что нужно было, и находили. Несмотря на грязь, местами непроходимую, тонули даже положенные доски, настроение было прекрасное. Хотелось приколоть на грудь что-нибудь яркое, хотелось показать, что ты был на базаре и купил то, что мог. Домой возвращаешься полный впечатлений. Как хочется поделиться с другими! Так радостно, что кончилась зима и бесповоротно пришла весна. Через неделю Пасха.

Был в Москве и Трубный рынок, там продавались, главным образом, животные: собаки, кошки, козы, кролики, морские свинки и птицы всякие. И вот перед Благовещеньем ребята ходили за птицами, чтобы в праздник выпустить пленницу на волю.

По Трубной бежала конка, и когда ей надо было взобраться на гору, форейторы прицеплялись к ней, — а это были два мальчика, хозяева пары лошадей, — впрягались в конку и со звоном, треском мчались к Сретенским воротам. Мальчики, сидя на лошадях, хлестали их, подпрыгивая, всячески помогая взять гору. Потом они выпрягались, спускаясь вниз, чтобы со следующей конкой провести такую же операцию. Все мальчики в Москве с завистью смотрели на обладателей пары кляч, и каждому хотелось сесть верхом, помочь взять «Сретенские ворота», затем не спеша спуститься для следующего подъема.

Последнюю великопостную неделю говели, исповедовались, надо у всех было просить прощения — и у Насти-кухарки. Настя была грозою нашей жизни, мы ее боялись и слушались. Долго ходили и переживали, а ну как Настя не простит! Каялись священнику в грехах, и так делалось приятно, когда священник свою мягкую руку с епитрахилью положит тебе на голову и скажет: «И прощаются грехи твои. Иди с миром!» На душе легко!

А наутро причащаться в белом платье и ничего не есть с утра, только после церкви. Какое-то радостное умиротворение охватывает все существо.

Пасха!

Мы очень любили праздник Пасхи. Любили покупать крошечные конвертики, на которых были красочно изображены зайцы с яичком, курочки, петухи, дети. Весело их было развертывать и высыпать порошок в стаканчики и затем горячие вареные яйца болтать в нем, пока они не получат должную окраску.

Мраморные яйца заворачивались в тонкую пеструю бумажку, затем в четырехугольную тряпочку, перевязывали ниточкой и опускали в горячую воду с уксусом. Красили всегда сотню, а всю Пасхальную неделю ели яйца, христосовались со всеми знакомыми, обменивались яйцами. Ходили к заутрене, а оттуда возвращались домой ночью, неся зажженную свечу. Как трудно было ее донести, если был ветер! Девочки делали кулечки из бумаги или защищали рукой огонь, который вот-вот погаснет, мальчики защищали огонь фуражками. Звонок! Папа с мамой открывают дверь, и ночью мы садились за Пасхальный стол. Последнюю неделю поста говели, не ели ничего мясного, молочного и яиц. Только рыбу, растительный мир, постный сахар и прочую постную еду.

А пасхальный стол уже накрыт: нарядная, белая, прекрасно отглаженная полотняная скатерть. На столе: окорок, красивая миска вроде гнезда, из светлой глины, полная цветными и мраморными яйцами, сыр, колбаса, всякие закуски. Гора тарелок и салфеток. Садились за стол. Папа разбивал «освященное яйцо», разделял его на равные доли, и мы, проглотив кусочек, ели все, что нам хотелось, пили душистый чай с лимоном из блестящего шумевшего самовара, который папа сам ставил к нашему приходу. Нам очень нравилось в семейном кругу так нарядно и празднично встречать светлый праздник Пасхи.

Утром обыкновенно просыпались поздно и искали в гнездышках себе подарки. Гнездышки были гимнастические фуражки, где лежали всем по шесть яиц крашеных, записная книжечка, ножичек и еще какой-нибудь сюрприз. Мне в корзиночке лежало то же самое.

После завтрака мы с азартом принимались катать яйца на ковре. К обеду приходили Карышевские ребята, их было четверо, и мы снова с увлечением выигрывали и проигрывали, спуская с катка и умело направляя яйца победителя.

На улицах люди христосовались, все ходили нарядные, какие-то обновленные весной и праздником, и до чего же было хорошо!

Жоржик очень не хотел христосоваться с нашей домоуправительницей-монахиней, а яйца она приготавливала нам необыкновенно красивые. Это была скорлупа, облитая воском, и затем по воску золотые нити, бусинки складывались в какой-нибудь красивый орнамент или какой-нибудь евангельский сюжет. И ленточка тоненькая, продета наискось, внизу заканчивалась кисточкой, а вверху петелькой. Жоржик брал большой лист бумаги и христосовался через бумагу. В христосовании был какой-то братский обычай — это было наше русское, так же как и пасхальная ночь с ее фейерверками, звоном и перезвоном сотней церквей, с крестными ходами. Часто и незнакомые люди христосовались на улице друг с другом. Обмениваться раскрашенными яйцами с близкими было непременным обычаем. Дети и молодежь по всей земле русской катали яйца. Все увлекались этой игрой. В городах — в квартире на ковре, а то и просто на полу ставили каток. Их продавали везде — в игрушечных лавках, на рынках. Коробка с дюжиной деревянных крашенных ярко яиц, дополнительно брались крутые яйца, которыми обычно наделяли детей. Надо было сбить большее количество яиц, чтобы быть в выигрыше. Тут помогали глазомер, сообразительность и ловкость. В деревнях места битвы яиц были вытоптанные площадки около дома, если яиц не хватало, выдували осторожненько внутренность и пускали в ход пустую скорлупу. Деревянные крашеные яйца были только в тех местах, где жили токари, производственники промысла.

Сколько во всем этом было какой-то внутренней красоты, которая всегда совмещалась с пробуждени-ем природы, с весной, и было в этом какое-то обновление духовной жизни и какой-то всенародной радости! С каким восторгом, подъемом после крестного хода стоишь в преддверьях церкви, и кажется, что за закрытой дверью — истина.

«Боже, как я любил Пасху! Ранним утром апрельского дня, на первый день после светлой заутрени, я и мама ехали верхом. Осталось лишь яркое впечатление леса, распускающейся почки, перекличка птиц, отчетливая болтовня луж, которые мы то объезжали, то переезжали», — это запись из дневника моего умершего мужа, с которым было пережито много, много трудных дней. Я, помнящая про его религиозность, решила похоронить его по-христиански, по-церковному. Заказала панихиду. Как же