Яма – самый шумный, самый прóклятый сквер в самом злачном районе столицы – святая святых человеческого порока. Теперь она доживает последние дни. По совместному проекту мэрии и РПЦ, ее решено снести со дня на день, и превратить в очередной храм. Ночью сюда приходят выпить и найти на задницу приключений, затевая драки, а иногда даже оргии, не давая спать жителям соседних домов. Полиция выставила вокруг ограждения, но толпе плевать на любые стены, и ночные посетители Ямы занимают места вблизи арены третьеримского Колизея. Плевать и ментам, хоть те и патрулируют сквер круглосуточно, но все-таки больше для вида, для поддержания иллюзии контроля. Сюда то мы и явились, чтобы разыскать мою самую первую жертву.

– Представь, что ты приговорен к смертной казни, и за тобой остается право последней трапезы. Ты можешь выбрать абсолютно любое блюдо, но помни – этот ужин останется с тобой до конца твоих дней. В любом случае, – Соло уронил взгляд в циферблат наручных часов. – Советую успеть до восхода. На рассвете жажда станет невыносимой, а охота практически невозможной. К тому же солнце отныне, один из твоих врагов. По возможности, всячески остерегайся его лучей. В их свете, ты будешь становиться слабей. Хотя, куда еще слабей, да?

С этим, Соломон обернулся вороном и уселся дразнить патрульных на крышу полицейского автозака. Я же, заприметил в толпе Лену Нехорошеву – знакомую по одной из здешних же рюмочных, которая в свое время, не скрывая, глумилась надо мной, по поводу смерти моей возлюбленной Нади. Публика, как и положено, переговаривалась исключительно матом. Из принесенного кем-то портативного проигрывателя, шумно играла электронная музыка, судя по костлявой кисти руки, вращающейся вместе с пластинкой, купленная у моего приятеля Макса Танцева.

Лена сидела одна и почему-то плакала. На ней было легкое открытое платье, по телу бежали мурашки. Когда мы, наконец, встретились взглядами, я подошел первым. Ей было, кажется, жутко неловко за слезы, а мне было ее ни капли не жаль. Я молча укрыл ее своим плащом, и рыдания прекратились, но разве что ненадолго. Так я узнал, что несколькими часами ранее от нее избавился бывший бойфренд. Лена пила вишневый Гараж из бутылки, запрятанной в бумажный пакет, а я смотрел на сонную артерию, пульсирующую и натягивающуюся, как струна контрабаса, всякий раз, когда Лена всхлипывала или улыбалась. Она решила, что я с ней заигрываю, поэтому так откровенно пялюсь. Это было понятно сразу по ее пьяному взгляду и полуоткрытому рту, как у даунши. Когда немного похолодало, мы быстро переместились в укромное место – в подъезд неподалеку. По дороге, она, между делом, несколько раз извинилась за все, что наговорила о Наде когда-то давно. Но для нее было уже слишком поздно.

Французского в нашем поцелуе не было нихрена, за исключением самого названия. Языки наши метили кто куда, так что мне удалось попробовать на вкус, наверно, все ее лицо целиком. Надо было видеть те движения, которые себе позволяла Лена, используя ободранный подоконник, как балетный станок. Так может вести себя только женщина, пребывающая в полном отчаянии. Пускай, на ней не было белья, и она была хороша, мне она казалась аппетитной лишь в том смысле, что я помирал с голоду и не мог дождаться момента, чтобы пробить ей горло зубами, которые буквально чесались в ожидании плоти. Я выпил стерву. До последней капли. Пускай я больно ожег язык о серебряную цепочку с крестиком у нее на шее, но оно того стоило. Ведь это, простите за пафос, было самое сладкое блюдо за всю мою жизнь – месть.

Склеп – это коммунальное пространство в пределах лютеранского кладбища в Лефортово – наверно, самого мертвого и богом забытого района столицы. Призрак, с отрубленными кистями рук – это Герман Майер, а склеп – его фамильная усыпальница. В начале прошлого века Майер служил настройщиком в музыкальном магазине Циммермана на Кузнецком мосту. По крайней мере, до тех пор, пока на фоне всеобщей германофобии, по Москве не прокатилась волна немецких погромов. В тот день Майер бросился спасать рояли, которые осатаневшие погромщики выбрасывали на улицу с четвертого этажа, и в наказание лишился обеих рук, отрубленных и, выброшенных следом за инструментами. Когда беспорядки утихли, выяснилось, что в магазине нет вакансии для калеки, поэтому, отчаявшись, той же осенью, Майер бросился в реку с Андреевского моста, и околел.

Все это мне рассказал Соло, ведь призраки не большие любители потрепаться. Больше всего на свете им нравится читать надписи на надгробиях и эпитафии. Герман мог часами бродить по кладбищу за этим занятием, и подолгу стоять возле собственной резиденции, раз за разом перечитывая на немецком «здесь покоятся члены славного дома Майеров, отдавшие жизни служению обществу». Но, даже прервавшись, его "славный" род, не оставил служения. Укрытый от солнечного света и людских глаз, покосившийся склеп в темной рощице в самом мрачном и дальнем конце кладбища стал общежитием для столичных вампиров, а Герман Майер – его молчаливым комендантом, который ничего против не имел, и даже был бы обеими руками «за», если бы только у него были руки.

Соседкой Соло по верхней полке была знаменитая, стрелявшая в Ленина, Фанни Каплан. Она по-прежнему ведет охоту только на коммунистов, и выглядит очаровательно даже для трупа (похоже, меня влечет к террористкам). Вампиры-анахронизмы Аарон Леви и Захария Левитан, занимающие гробы в нижнем ярусе, умерли так давно, что могли бы похвастаться личным знакомством с апостолами, если бы только не считали их за позёров. Они держались особняком и говорили только на мертвых языках, и это, конечно, был повод попрактиковать университетскую латынь, однако эти двое быстро меня отшили, перейдя на древне-арамейский. Свободное место под каменной плитой в холодном полу усыпальницы предназначалось для меня. Это был день моего новоселья, но все больше как-то поздравляли Соло, ведь я был первый обращенный им вампир.

Вот, что я выяснил о вампирах в первые месяцы после переезда в Лефортово:

Первое: помимо еврейских вампиров существуют также вампиры-атеисты, вампиры-христиане, буддисты, мусульмане, язычники, индуисты, мормоны, агностики, либерал-демократы, коммунисты, антисемиты, феминистки, квиры, гомосексуалисты, и, как и люди, все они друг-друга, как правило, ненавидят. Так что, не стоит грести всех под одну гребенку;

Второе: вампиры не боятся солнечного света, хоть и обладают повышенной светочувствительностью. Вампиры владеют особыми силами, которые активизируются специально для охоты, как правило, ночью (за исключением вампиров-езидов и вампиров-зороастрийцев, которые поклоняются солнцу), с этим